@темы: личное

---

взрослая подруга пишет об анимэ

Сегодня поймала в комментах ссылку на разговор о пикантностях в аниме -- и вспомнила.

Когда-то работала я в одной фирме, принадлежащей семейной паре, и у них была дочь по имени Синица, прелестное дитя лет двенадцати или тринадцати, глазастое и трепетное как стрекоза. Синица любила "Сейлор Мун". Это, если кто не знает, такой анимешный сериал для девочек, классический: девочки в матросках самого что ни на есть синичьего возраста (но с сиськами) бьются на лазерных мечах с непонятно кем и спасают мир от неизвестно чего. В принципе, очень красиво и совершенно бессмысленно -- в точности как классический балет (сравнение одной моей знакомой, по-моему очень верное). Но Синица, как всякая истинная фанатка, ухитрялась ценить там не картинку, а сюжет! Я это знаю доподлинно, потому что она носила мне фан-арт собственной работы -- чтобы я его сканировала, чистила, выравнивала по цвету и оптимизировала для выкладывания в интернет. Так себе был фан-арт, в общем-то обычные девочковые картинки с девочками, но ведь она мне подробно объясняла, кто кем кому приходится и почему на этой девочке красный плащ -- на самом деле он должен быть синий, но ее заколдовали и она превратилась в кого-то другого! Прогонять ее было неудобно, хозяйская дочка, да и вообще девка хорошая, но ведь большая уже, ей не скажешь -- да-да, очень красиво, ОЧЕНЬ, молодец какая, беги порисуй еще... Ао всяком случае от чтения вслух повести, которую она писала вместе с подружкой, мне удалось отвертеться. Но однажды я сдуру задала какой-то уточняющий вопрос, и она проговорила два часа без остановки, рассказывая мне полное содержание серий с первой по (условно) пятьдесят восьмую, а потом ей стало пора бежать и она пообещала прийти завтра и досказать остальное. После ее ухода я вывалилась из своего закутка в общую комнату с жалобным воплем: кто-нибудь, немедленно, расскажите мне матерный анекдот, а то я слииииипнусь!

Анекдота мне ее родители не рассказали, но признали, что уже тоже слипаются -- а девка-то большая уже! -- и что неплохо было бы ей уже полюбить что-нибудь посерьезнее, не такое девочково-запутанно-одноклеточное. Хотя бы даже и аниме, ведь бывает же хорошее аниме, для тех, кто уже перерос сказки про принцесс с цветными картинками?.. Бывает, сказала я уверенно. Сама я, правда, не знала -- какое, но у меня были тогда друзья, взрослые тети и даже дяди (главным образом как раз дяди), всерьез интересовавшиеся аниме, и я пообещала спросить.

И спросила. Я честно объяснила ситуацию: девочка тринадцати лет, дочка моих хозяев, застряла на стадии "Сейлор мун", найдите ей что-нибудь для развития вкуса. Чтобы красивое и может быть даже с принцессами -- но чтобы и смысл какой-нибудь был, нравственное там, я не знаю, содержание, чтобы заставляло задуматься и чему-нибудь, вы понимаете, учило... И вообще. Хорошее в общем чтобы кино, а не этот ширпотреб для маленьких. Они с жаром пообещали и вскорости действительно дали мне какой-то диск, непонятно подписанный от руки. Смотреть мне его было и негде, и некогда, и не очень-то и хотелось, так что я просто отдала его синичьему отцу и на некоторое время забыла.

А через неделю примерно вспомнила и спрашиваю -- ну что, посмотрела она? И как? Д-да, посмотрела, ответил босс как-то не совсем уверенно, и ей в общем понравилось, но знаешь... Что-то там было... для ее возраста неприличное. Как-то она смущалась, сказала -- лучше бы ей этого не показывали.

И вот в этот момент мне, граждане, стало страшно. Честно сказать -- я чуть не обосралась от страха, представив себе, ЧТО там могло быть: всякие электрические многочлены и прочее, чем славится японское массовое искусство. Мало ли, вдруг мои друзья именно так истолковали мои слова про "для девочек чуть постарше"? Или просто так по-идиотски пошутили? Или диски перепутали?.. А тут -- Синица, отроковица самого что ни на есть нежного и уязвимого возраста, и на ее-то неокрепшую птичье-стрекозиную психику... Позор и ужас, ужас и позор, и только немедленное сеппуку может меня хоть как-нибудь извинить...

Но в следующий момент босс уже рассказал мне -- что именно так смутило его дочь. Потому что он, конечно же, тоже посмотрел этот диск, он же должен был знать, верно?.. И сцена, которая показалась ей шокирующе откровенной, была такова.

Герой, влюбленный без взаимности старшеклассник, стоит под окном предмета своей любви -- а у нее в гостях другой мальчик из их же класса. Стоит он, стоит, уже и стемнело, вот и окна зажглись, и кто-то щагает с работы устало, а он там все торчит столбиком и страдает, и тут -- мы видим его глазами -- прелестница там, в освещенной комнате, подходит к окну и задергивает золотистую занавеску, на которой тут же появляются две тени, ее и счастливого соперника, сливаются в одну... А потом свет там, за занавеской, гаснет, и в кадре вновь появляется лицо главного героя крупным планом, искаженное горем, и по четко прорисованной скуле его из-под опущенных ресниц сбегает ярко, алмазно светящаяся изнутри слеза.

Потом я уволилась (мне, кстати, остались должны за три месяца) и снова увидела Синицу только спустя года полтора. Одета она была уже не в розовое мини, а в черное макси, но я не знаю, повлиял ли тот фильм на ее эволюцию в этом направлении или нет.

@темы: MURMELE, личное, Анимэ

---

Все знают, что Ломоносов подрался с профессорами-немцами. Иерой.
И практически всем известно, что Яна Гуса сожгли.
За что, никто толком не знает.
А сожгли его, в том числе, за то, что он требовал преподавания в старейшем европейском пражском университете на чешском. Его сожгли, а преподавать начали на чешском!
Поэтому, чехи говорят «водоровне», а русские - «горизонтально».
И, если мне очень плохо, то я читаю технический текст на чешском. Это действует как щекотка: и не хочешь, а смеёшься.

@темы: личное

---

Те, чьи заявки не приняты, добро пожаловать.

Первым вылетел из ворот Гоку.
Потом Конзен. Он подхватил воспитанника и побежал по Нижнему миру такими кривыми галсами, что, в другой раз, Тенпо бы от души посмеялся. Сейчас мешал вспоротый живот. И Кенрен, который утонул в бездне Небес.
По крайней мере, их долго не преследовали после того, как полоумный генерал принял бой.
Ещё один пинок.
У любимого шефа и так рожа кривая, не страшно, если проедется чешуёй по песку. Может быть, оценит напоследок? Годжун не удержался на ногах. Он кубарем покатился в пыль нижней земли. Извернулся ужом и бросил последний взгляд на сидящего у Врат окровавленного маршала. Не жилец. Люди Литотена, в отличие от Тенпо, уже пересекли заветный порог.
Тогда дракон…
Преобразился.
Он развернулся пастью к вратам в ненавистный Верхний мир. Выдохнул.
Тенпо умер быстро.
Головешки, оставшиеся от остальных, дракона не волновали.
Врата скукожились, закрываясь навсегда.
Ао Жунь закрыл глаза, а, когда открыл…
- Го-тян, почему Конзен плачет?..

@темы: Saiyuki, Гайден, Годжун

---

Перевод. Предупреждаю, у автора ООС.

Сценки из спектакля

Переводчик смысл переводит, а не слова.

Глаза Кацуширо округлились, и он с почтительным поклоном принял меч. По весу такой же, как и его собственный, только лезвие длиннее. Рукоять укорочена, под одну руку, в отличие от его двуручника.
«С-спасибо», - выдохнул он с благоговением. Он держал меч Кюдзо. Меч Кюдзо. В своих руках. Ему позволили взять в руки меч опытного и благородного самурая. Кацуширо смутился: «но, я…»
Кюдзо тряхнул головой, пресекая попытку мальчика разразится путаной речью, и сказал, протянув руку: «отдай плащ, твоя одежда высохла».
«О! Да, к-конечно. Минутку». Кацуширо спешно подхватил куртку и штаны и ушёл в сумрак. Он уже начал расстёгивать плащ, когда заметил, что Кюдзо наблюдает за ним.
«Отвернись», - попросил Кацуширо.
Самурай повернул голову, отводя взгляд.
Кацуширо фыркнул. Его просьба выполнена, нет? Тем не менее, мальчик ушёл вглубь леса и вернулся уже одетым в своё. Плащ он почтительно нёс на вытянутых руках. «Спасибо, что позволил мне его носить».
Кюдзо молча взял свою одежду, только ехидно блеснули альбиносьи глаза. Он застегнулся и приспособил крепление ножен под один клинок.
«Пошли».
Кацуширо удивился.
«Куда?»
«Наверх». Кюдзо двинулся вдоль берега реки к водопаду. Мальчик непонимающе смотрел ему вслед. Потом перевёл взгляд на скользкую скалу, вершина которой тонула в тумане. Вверх? По водопаду? Кюдзо рехнулся?

Кацуширо застонал и прижался щекой к шершавому камню. Он ненароком глянул в пропасть под собой и теперь от страха так вцепился в скалу, что пальцы раскрошили песчаник. Холодный туман, исходящий от водопада, покрывал ресницы мелкими капельками воды и остужал жар его кожи.
Прикусив и так уже окровавленную губу, мальчик снова полез наверх. Он слышал тяжёлое дыхание Кюдзо, который где-то на несколько метров ниже тоже поскользнулся на мокрых камнях.
Кацуширо подтянулся на здоровой руке, опираясь на камни локтём повреждённой. Камень у него под ногами рассыпался, и мальчик с криком заскользил вниз прямо на своего компаньона. Кюдзо вытянул руку и толкнул падающего наверх, останавливая падение. Визг, который при этом издал спасённый, не имел никакого отношения к страху. Кацуширо, красный как рак, с удвоенной энергией принялся карабкаться наверх.
Они карабкались уже несколько часов. Взошло солнце, и растаяли облака. Кацуширо очень устал, но до сих пор им не встретился ни один выступ, на котором можно было бы отдохнуть. Они могли или подниматься, или прыгнуть вниз. Кацуширо нервно хихикнул. Последнее они уже один раз сделали.
Кюдзо снова шлёпнул замечтавшегося компаньона пониже спины. Кацуширо жалобно взвыл: «прекрати!» Он обернулся и посмотрел на альбиноса с негодованием.
Кюдзо ухмыльнулся: «хороший стимул, нет?»
Кацуширо сердито промолчал в ответ на комментарий. Почему его щёки так горят? Кровь шумела в ушах, заглушая даже рёв водопада, и он был уверен, что не только от страха и напряжения. Кацуширо карабкался изо всех сил, стараясь избежать очередного прикосновения. Он попытался представить себе Кирару, но ничего не получилось: вместо неё перед глазами стоял Кюдзо. Кацуширо подтянулся на очередной выступ и сжал зубы: правая рука горела и не двигалась.
Кюдзо сказал что-то, но его слова унёс ветер.
«Что?» - переспросил Кацуширо, вырываясь из застилающего сознание тумана.
«Правей бери! Там сухо!» - заорал впервые на памяти мальчика Кюдзо.
«Понял!» - крикнул Кацуширо в ответ. Он нащупал подходящую щель и пополз к сухим камням. Рёв воды превратился в унылый гул. Кюдзо по-прежнему держался сзади на случай, если Кацуширо поскользнётся или не сможет сам дотянутся до очередного выступа.
Скала здесь была сухой, но почти совсем гладкой.
«Остановись», - потребовал Кюдзо. Он поравнялся с Кацуширо, сцепил пальцы и вытянул руки на уровне пояса. Мальчик кивнул, ступил в кустарное стремя и полетел вверх на безопасный широкий выступ.
Облегчённо вздохнув, он обернулся, чтобы помочь Кюдзо. К его удивлению самурай, поначалу мирно державшийся за протянутую руку, в прыжке выхватил меч и рванулся за спину Кацуширо. Отряд бандитов. Кацуширо вытащил из-за пояса меч-близнец. Кюдзо уже сражался и делал это с такой кровавой элегантностью, что мальчик не мог не восхититься. Его пальцы сжали незнакомую рукоять. Аура меча была тёмной и куда более высокородной, чем у его маленького детского лезвия. Жажда крови и действия заставляла меч двигаться и танцевать, как двигался и танцевал сейчас его хозяин. Затаив дыхание, Кацуширо повиновался мечу. Он мог. Он хотел.
Заставив себя не орать дико, Кацуширо двинулся вперёд. Мир больше не был красным, мальчик не чувствовал страха и гнева и не терял рассудка. Казалось, всё замедлилось, когда он поднял для удара руку. Шум стих, мир потемнел: Кацуширо привычно зажмурился.
Ты не смотришь в глаза врагу, когда убиваешь его, да?
Глаза Кацуширо полыхнули зелёным огнём, и он перерубил бандита надвое.
Бандиты запаниковали, когда поняли, что их атакуют с двух сторон. Многие решили, что лучше сражаться с неопытным мальчишкой, чем с алым монстром. Кюдзо убил несколько отступающих бандитов и остановился, с интересом наблюдая за Кацуширо.
Вода заполнила мысли и чувства мальчика. Вода текла в его ушах, по губам, шее и ногам. Она была холодной и успокаивающей, она защищала. Вздохнув глубоко, Кацуширо скользнул в битву.
Он ударил нобусери в грудь и дёрнул лезвие вверх, вспарывая металл грудной клетки. Бросился к следующему. Смутно он чувствовал землю, ледяной синий цвет. Шум, вопли, скрежет металла, всё это смешивалось в безумную какофонию, сокрушающую его чувства. Я падаю. Бандиты метались вокруг, некоторые нападали, некоторые пытались сбежать.
Кацуширо заорал и начал рубиться безумно, пытаясь удержаться в потоке. Меч нобусери вспорол кожу у него на спине. Кацуширо извернулся и снёс врагу голову. Ударил локтём в горло второго… Лодыжка подвернулась, он споткнулся и упал под ноги механических бандитов.
Кацуширо зажмурился.
Пальцы, холодные и тонкие, вцепились в его запястье, вздёрнули на ноги, он повернулся и прижался к горячему телу. Крепкая рука обнимала его за плечи. Лицо щекотали мягкие волосы, а подбородок опирался на изгиб ключицы. Его защитник ударил мечом очередного нападавшего.
«Дерись», - выдохнул Кюдзо.
Мальчик содрогнулся, снова услышав скрежет металла о металл, но открыл глаза и через завесу белых волос попытался оглядеться.
«Мне нужна твоя помощь».
Колени Кацуширо дрожали, он едва держался на ногах.
«Их слишком много», - прошептал он, снова утыкаясь носом в плечо друга.
Рука убралась с плеч, железные пальцы сжали плечо. Кацуширо вскрикнул, потому что его грубо толкнули, и он встретил тлеющие яростью глаза альбиноса.
«Слабые сдаются», - прорычал Кюдзо.
«Сражайся».
Рука сжала ворот куртки Кацуширо, поднимая мальчика на ноги. Кацуширо встал рядом с Кюдзо, приготовившись вести бой. Кто-то из нобусери выстрелил, маленькое облако смертельных бельтов понеслось к людям. Старших самурай закрыл собой младшего и поднял меч. Гибельный дождь столкнулся со сталью лезвия и, частью рассеялся, а частью – понёсся обратно к бандитам. Кацуширо не дрогнул и не отступил, хотя несколько бельтов чиркнули по его ботинкам. Наконец последняя стрелка была отражена его всегда хладнокровным соратником.
В следующий момент мальчик прыгнул вперёд, лавируя среди массы тел в поисках добычи. Я не отступлю. Первый противник даже не успел поднять руку, чтобы остановить сталь, пронзающую его сердце. Я не испугаюсь. Широкий взмах длинного меча разрубил талию и отсёк бандиту руку. Я не ослабею. Кацуширо рассёк винтовку и грудь третьего бандита.
Для тебя.
Оружие взорвалось в руках владельца, но бандит долго не страдал: Кацуширо перерезал ему горло. Мальчик разочарованно озирался в поисках очередной жертвы. Вокруг были только трупы бандитов. Гнев вспыхнул в груди Кацуширо. Его учитель только что украл его убийства.
Мой учитель.
Краем глаза Кацуширо заметил движение. Два клинка одновременно впились в броню и, двигаясь в противоположных направлениях, разорвали пополам грудь механизма. Отпихнув дёргающееся тело, Кацуширо ударил человека за своей спиной, того, кто держал второй меч.
Мой друг.
Их лезвия вспыхивали, скользя друг по другу, самураи жаждали крови. Ловкая подножка лишила зазевавшегося на миг Кацуширо равновесия, и он повалился на узкую грудь противника.
Мой…
Он грохнулся на землю, и, хотя в глазах двоилось, острие его меча помещалось точно у сердца седого человека, не раня кожу. В свою очередь, меч врага, тяжёлый и холодный прижимался к его горлу. Когда сознание и зрение окончательно очистились, Кацуширо понял, что к горлу его бывшего сенсея прижато ещё одно лезвие. Канбей, сжав зубы, отстранился немного, на его шее осталось несколько капель крови. Рядом с Кацуширо сидел Кюдзо, которого удерживали на земле ножны конкурента. Именно рука альбиноса сжимала меч, царапающий горло Канбея.
Все трое немедленно убрали оружие. Воцарилось неловкое молчание. Они переглядывались, не зная, что сказать.
Эй, вы живы! Какое облегчение.
Сражение закончено?
Где другие?
Вы ранены?
Что случилось?
Подходящих слов не находилось. Канбей кивнул Кюдзо, протянул Кацуширо руку и поставил мальчика на ноги. Кюдзо приветствия не вернул. Он недоумённо и обижено смотрел то на Канбея, то на Кацуширо. Старший самурай заметил меч в руках мальчика, пустые ножны Кюдзо и понял, что за этим простым стоит что-то более сложное. Он подтолкнул Кацуширо к его новому учителю, который тут же принялся осматривать глубокую рану на спине мальчика. Кацуширо качнуло, и он начал падать на землю. «Неженка», - фыркнул Кюдзо, подхватывая друга на руки. Но тон его не казался презрительным, можно было даже подумать, что Кюдзо смущён и доволен. Без лишних слов он миновал Канбея, с явным намерением немедленно позаботится о своём младшем товарище.
«Сражение закончено», - крикнул ему вслед старый самурай, подозревая, что Кюдзо и сам это знает. Улыбаясь, он прикрепил ножны к поясу. «Этот бой закончен… и мальчик больше не мой… ученик».

ВСЁ!

@темы: 7 самураев

---

Шутки к СНГ

@темы: 7 самураев

---

Стырено, причём совершенно беспардонно.

@темы: Сказочное

---

Перевод. Предупреждаю, у автора ООС.

Иллюстрации.

Сценки из спектакля

Переводчик смысл переводит, а не слова.

Кацуширо лежал у небольшого костерка и созерцал свою, развешенную на толстой ветке, одежду. С неё капало, плотная ткань категорически не желала сохнуть. Впрочем, это было не так уж важно: плащ Кюдзо оказался очень тёплым и удобным, в нем даже ночной холод не ощущался.
Костёр грел голые ноги, его свет переливался медовыми бликами на светлой коже Кацуширо. Чтобы не возится с надоевшими длинными волосами, мальчик стянул их в хвост ленточкой из обрывка нижней рубашки. Мир и тишина.
Но они отрезаны от своих. Чем же всё кончилось для деревни? Разрушена и захвачена или Канбей её отстоял? Война кончилась или продолжается? Не известно. Кацуширо очень надеялся, что самураи живы и ищут их.
А ещё казалось странным, что здесь внизу нет бандитов. Они же напали именно отсюда. Получается, что их командиры совсем не оставили резерва. Мальчик вздохнул и ещё раз огляделся.
А вот Кюдзо не мог долго оставаться на одном месте. Всю ночь с неиссякаемой энергией он метался по периметру их импровизированного лагеря. Скорее всего, ему не давали покоя те же вопросы, а отсутствие ответов просто сводило опытного воина с ума. Ни разу в жизни не испытавший ещё полного веса ответственности, Кацуширо, конечно, тоже был обеспокоен, но он мог, по крайней мере расслабиться. А вот старший самурай…
Тихий шорох отвлёк Кацуширо от приятных размышлений. Едва слышный. Мальчик сел и заозирался. «Кюдзо?» Нет ответа. И этот звук: металл чиркает о камень. Кацуширо схватил ножны. Пустые. Они так и не нашли среди камней его меч. Теперь, когда Кюдзо опять пропал, Кацуширо оказался полностью безоружным перед лицом опасности.
Если это, конечно, была опасность. Затаив дыхание, он ждал хоть какого-то признака движения. Может быть, просто от усталости разыгралось воображение. «Кюдзо», - позвал он снова, уже с некоторым отчаянием в голосе. Если бы с ним сейчас были Хейхачи или Горобей, он не усомнился бы в том, что его пугают или разыгрывают. Но только не Кюдзо!
Едва дыша, он начал красться к воде, надеясь умыться и прийти в себя. Ритмичные, как удары сердца, механические шаги. Разведчик искал вооружённых самураев и не обратил на мальчика никакого внимания. Дурак.
Кацуширо, уже познавший тонкости строения нобусери, ударил в нужную точку головы крупным речным булыжником. Через несколько секунд куча разбитого металла тлела на земле. Второй бандит отшатнулся, не в силах сразу оценить направленное против него «оружие».
Пользуясь моментом, Кацуширо прыгнул к костру и выхватил из огня горящую палку. Он попытался засунуть факел в незащищённое сочленение проводов, но нобусери увернулся. Машины не утомляются, а вот Кацуширо окончательно исчерпал свои так до конца и не восстановленные силы.
Растерзанный и взмокший, он в отчаянии пнул бандита. И, да, тот рухнул на землю, но нога человека пострадала при этом сильнее, чем нобусери. Грохнул выстрел, и Кацуширо с криком покатился в траву, прижимая к груди окровавленную руку. Пуля застряла в ладони, по запястью потекла кровь.
Третий нобусери, до этого не замеченный мальчиком в густом подлеске, снова поднял оружие, наводя пятно прицела на лоб Кацуширо.
Он не мог так умереть: здесь, теперь, без борьбы! Сжав зубы, Кацуширо сунул раненую руку в костёр и сгрёб горстку углей. Немыслимая боль ожгла руку, тела не чувствовалось, всё стало красным, но он себя не помнил. Из последних сил, падая, мальчик швырнул сверкающие угли в нобусери.
Бандит дрогнул, однако не упал и даже не уклонился.
А Кацуширо не мог встать. Игра закончилась.
Мальчик всхлипнул и зажмурился, потому, что снова грохнул выстрел. Но пули, которые должны были закончить его жизнь, всё не прилетали. Через несколько секунд Кацуширо разлепил веки и ахнул, потому, что прямо перед собой увидел мутные глаза Кюдзо.
Самурай шатался, судорожно пытаясь вздохнуть.
Стрелявший разведчик загорелся и рухнул, так же как и второй нападавший.
Два меча упали на землю: пальцы самурая разжались против его желания. У мальчика даже не было времени окликнуть друга. Он только успел подхватить его, падающего, обняв за плечи. По крайней мере, Кюдзо дышал. Кацуширо осторожно опустил его на траву и попытался оценить ущерб. Очень мешала раненая рука. Пальцы судорожно дёргались, как ножки издыхающего паука, а сгибать их было физически невозможно.
Нельзя сейчас думать о себе. Кюдзо заслонил его от смерти. Кацуширо сжал зубы. «Почему я не могу быть таким сильным, как ты?» - прошептал он. Не зная ничего об анатомии, мальчик смог только перевязать друга, чтобы тот не истёк кровью. Он осторожно уложил раненого на бок, подложив ему под голову свою одежду. Уйти сейчас, сразу после нападения, было явным безумием, но Кацуширо боялся, что, если не займётся рукой, то просто потеряет сознание. Шатаясь, он спустился к реке и опустил кисть в ледяную воду. И заорал. Ему показалось, что рана зашипела как раскалённый металл.
Постепенно резкая боль улеглась: холод действовал как анестезия. Кацуширо нашёл тонкий прут и вытащил пулю, как занозу, а потом снова сунул кисть в речку. Теперь можно было хотя бы согнуть пальцы. Он посидел так некоторое время, успокаивая боль до приемлемой, и перевязал кисть остатками рубашки.
Когда Кацуширо, шатаясь, вернулся к костру, то выяснилось, что его смертельно раненый друг не только очнулся, но и умудрился сесть. И теперь мирно созерцает гаснущий костёр. Кацуширо ахнул:
«Кюдзо, ты тяжело ранен. Ты сознание потерял…»
«Что с рукой?»
Мальчик спрятал кисть за спину.
«Не важно. У тебя четыре раны…»
«Дай гляну».
«Только после того, как ты…»
Пришлось замолчать, потому что под носом опять оказалось остриё меча. Кацуширо сел рядом и покорно протянул кисть. Лезвие исчезло в ножнах, а альбинос наклонился, чтобы изучить рану.
У Кацуширо перехватило дыхание, когда ловкие пальцы начали распутывать бинт. На щеках загорелся румянец, и совершенно не понятно, почему.
«Рана незначительна. Остаётся не допустить заражения, иначе ты потеряешь руку и будешь бесполезен как самурай», - заявил Кюдзо, поднимая глаза. Мальчик немедленно отвернулся, не в силах выдержать пристальный взгляд.
«А ты?» - наконец, он справился с собой.
«Раны не опасны. Подвернулся по глупости».
«Ты в обморок упал!» - запротестовал Кацуширо.
«Не спорь со мной».
Мальчик сжал зубы, а потом гневно крикнул: «Я не ребёнок, перестань так со мной разговаривать»
Кюдзо рассмеялся и медленно поднялся на ноги: «На самом деле, ты - ребёнок. Тебя так легко разозлить». И он игриво взлохматил зелёные волосы, рискуя, что ему откусят пальцы.
У Кацуширо от удивления и замешательства мгновенно прошёл гнев. Он не понял, что означает этот жест, он даже думать об этом боялся.
«И, кстати, я нашёл твой меч».
Искра надежды загорелась и угасла. Всё, что осталось от оружия, это – разбитая рукоять и треугольный осколок лезвия.
«Ох», - прошептал Кацуширо, сжимая обломок дрожащей рукой. Он прикусил губу, чтобы сдержать слёзы. Глупо быть таким сентиментальным по отношению к вещи, но этот меч служил ему ещё с того момента, как он оставил родной дом. Несколько лет он был его единственным другом на городских улицах. И вот… Кацуширо провел пальцами по зазубренной кромке.
«Можно перековать и заменить рукоять», - заявил альбинос равнодушно.
«А что я до этого делать буду?»
Кюдзо подошёл к собственным ножнам, вытащил одну из катан и рукоятью вперёд протянул её своему другу.

@темы: 7 самураев

---

OVA

Нет, не могу, пойду выпью 300 капель валерьянки!

Ещё Конзен, Кенрен и Тенпо

@темы: Saiyuki, Гайден

---

Перевод. Предупреждаю, у автора ООС.

Похоже на иллюстрацию

Переводчик смысл переводит, а не слова.

Кацуширо напряжённо всматривался в туман и слушал глотающую звуки тишину. Справа металл звякнул о металл. Это были не самураи, это был враг. Это был тот, кого надо убить.
Кацуширо сжал зубы и осторожно вытащил поющий во влажной тишине меч. Судя по звуку шагов, случайно или реагируя на звук, но нобусери повернул к нему. Нельзя было упускать такой шанс. Он должен рассеять сомнения, тяжкой ношей лежащие на плечах.
Медленно и глубоко дыша, Кацуширо пошёл навстречу нобусери. Он осторожно переставлял ноги, опасаясь, что хлюпанье грязи откроет его присутствие врагу. Но встретил машину раньше, чем рассчитывал, и едва не врезался в тонкую ногу механизма. Однако вовремя замер, и, махнув клинком, разрубил металл.
Нога подломилась, и мальчик уже намеревался перерубить вторую.
Но тут выяснилось, что у него есть конкурент. На полпути к цели Кацуширо врезался в кого-то ещё, уткнувшись носом в грубую ткань. Он едва успел остановить движение меча, неуклюже вывернув руки. Человек фыркнул, оттолкнул Кацуширо и отпрыгнул сам.
Несколько секунд Кацуширо с изумлением рассматривал алый плащ. Кюдзо тоже смотрел на него, но совершенно безучастно. А потом с силой дёрнул за руку. Жалобно вскрикнув, Кацуширо полетел в грязь. Секунду спустя он понял, что ему только что спасли жизнь. Тело нобусери рухнуло и взорвалось, засыпая всё вокруг пылающими кусками железа.
«Кюдзо!» - заорал Кацуширо.
Снова стало тихо, горящие обломки неспешно укрывал туман. А, может быть, тушил. Держа перед собой меч, Кацуширо прошёл несколько шагов и споткнулся об отрубленную руку нобусери. Кюдзо? Ведь это он сделал? Кюдзо не позволил бы бандиту убить себя. Тогда почему он не откликается? Дождь усилился, и к туману добавился пар, исходящий он горячих обломков. Ничего не слышно. Хейхачи и Шитиродзи не стали бы молчать. Кацуширо объял ужас, но мальчик смог победить его. Нет, они все живы. Тем более, Канбей не дал бы так легко себя победить. Вероятнее всего, решил Кацуширо, он просто потерялся, блуждая в отвратительном тумане.
Но где же Кюдзо? Побеждённый бандит есть, а победителя нет…
Стуча зубами, Кацуширо спрятал меч и закутался в куртку. Какой холодный дождь, не удивительно, скоро зима! Но осознание этого ничуть не согревало. Нужно что-то делать, так можно совсем замёрзнуть. По крайней мере, сильную простуду он уже заработал.
Снова послышался скрежет механических ног. Кацуширо со стоном вытащил меч. «Сколько же вас там», - прошипел он сквозь зубы и смахнул с ресниц капли дождя.
Это был разведчик–одиночка, ориентирующийся на тепло цели. Его глаз сузился, обещая смерть теплокровному противнику. Перехватив рукоять меча поудобней, Кацуширо как копьё швырнул его в глаз существа. Бандит споткнулся пару раз и рухнул на землю, обливаясь электрическими искрами.
Врагов не видно. Может быть, наконец, они все убиты? Интересно, как далеко я забрёл? Деревня скрылась из виду, вокруг только лес. И дорога, ведущая к брошенному посту Хейхачи у водопада.
Может, вернуться… Кацуширо обернулся и с трудом подавил горестный вопль. Куда идти-то? Капли дождя безжалостно секли шею и плечи, стекали по его маленькому телу, забирая остатки тепла.
«Кюдзо, чтоб тебя, - крикнул он, - это я потерялся или ты?»
После того, как столько было сказано, после того, что было сделано, он не мог оставить ученика. Или мог? Мальчик сердито топнул ногой, и снова искупался в брызгах грязи. Так, парень, в конце концов, Канбей правильно сказал, надо научиться поступать как взрослый.
Мальчик уже собрался идти дальше, когда услышал за спиной лёгкие шаги. Его догоняли. Кацуширо выхватил меч и обернулся, чтобы достойно встретить нападавшего.
Он не смел надеяться.
Но чудо произошло. Красный плащ мелькнул в сплошной стене дождя, Кюдзо шагнул навстречу, увернулся от лезвия и перехватил руку Кацуширо за запястье. Он сильно хромал, что говорило о серьёзной ране. Кацуширо обязательно спросил бы, что случилось, но Кюдзо, не отпуская его руки, рванулся в сторону. Он двигался, не останавливаясь, упорно волоча за собой ученика. Всё, что мальчик мог, это молча бежать следом и стараться не выронить меч.
«К-Кюдзо, - наконец спросил он, задыхаясь, - от кого мы убегаем?»
«Ложись», - последовала команда.
Не успела она затихнуть, как сзади грохнул близкий взрыв. Пятерня опустилась на зелёную макушку и толкнула в грязь… снова. Как раз, когда липкая мерзость коснулась его губ и подбородка, Кацуширо спиной почувствовал жар огня, в нескольких дюймах от головы просвистела шрапнель.
Кюдзо закрыл его собой. Намеревался он защитить мальчика или просто упал на него, вряд ли теперь имело значение. Кацуширо запаниковал, опасаясь за самурая, явно попавшего под огонь. Но Кюдзо дышал. Кацуширо это спиной чувствовал. Рвано, хрипло, но дышал. Значит жив.
«Лежать».
Повторений не требовалось. Кацуширо замер, вжимаясь в холодную грязь. Во внезапно наступившей звенящей тишине стали проступать привычные звуки. Далёкий рёв падающей воды. Водопад?
Кацуширо догадался, что за липкая жидкость греет его ногу под коленом, жидкость, горячая даже в ледяном дожде. Кровь! Кровь Кюдзо. Он попытался сесть и замотал головой, освобождая лицо от липких волос.
«Ты ранен!»
«Молчи».
Этот тихий приказ невозможно было нарушить. Кацуширо покорно уткнулся в грязный рукав. Волосы впитывали грязь и размазывали её по шее и щекам. Одежда на животе промокла до белья. Кацуширо подумал, что рубашка у него теперь уже не белая, а коричневая. А они всё не двигались. В полной тишине слышалось только нежное жужжание машин, методично прочёсывающих местность. Оптимальный поиск.
«Придётся бежать», - выдохнул мальчик.
«Рано».
«А куда мы?»
«К водопаду».
Извернувшись боком, чтобы свободно вздохнуть и посмотреть компаньону в лицо, Кацуширо спросил:
«Но почему не в деревню?»
«Мы не можем».
«Но…»
«К водопаду», - сказал Кюдзо твёрдо.
«Но остальные будут нас ждать».
Алые глаза сузились, и мальчик сжался, ожидая наказание.
«К водопаду. По моей команде».
«А сейчас нельзя? Вблизи же нет никого», - попросил он, в надежде побыстрее выбраться из липкой грязи.
«Есть. Четверо».
Пристыженный мальчишка смирился с вынужденным ожиданием и лежал смирно, пытаясь не обращать внимания на струйку крови, текущую по ноге.
Тонкие пальцы впились в плечи, и Кюдзо вскочил на ноги, поднимая Кацуширо. «Сейчас! К водопаду».
Намертво вцепившись в полу красного плаща, Кацуширо рванул к ревущей воде. За их спинами четыре нобусери остановились и развернулись, собираясь начать преследование. Их оружие вспыхивало и гремело, пули врезались в землю всё ближе. Почти! Лёгкие горели, грудь болела от судорожных попыток вздохнуть. Но Кацуширо заставлял себя бежать, пока липкая грязь не уступила место гладким валунам.
«Что теперь?» - крикнул он, остановившись перед обрывом.
Кацуширо успел услышать, как Кюдзо вздохнул, собираясь отдать приказ. Теплое дыхание согрело затылок, прозвучало первое слово. А потом в мире остались только пламя и грохот. Камни под ногами раскололись и покатились вперёд в такую близкую бездну. Мир дёрнулся. Кацуширо успел отшатнуться от зовущей пропасти и восстановить равновесие. Он видел, как раненая нога подвела Кюдзо: вместо того, чтобы отступить назад, он качнулся вперёд. Глаза альбиноса расширились, он взмахнул руками, пытаясь остановить неизбежное падение.
Без размышлений, Кацуширо прыгнул в тщетной попытке поймать запястье товарища.
Кюдзо устоял, извернулся, и Кацуширо почувствовал крепкие пальцы на своём плече. Но вес двоих был слишком велик. Они полетели вниз вместе с камнями, пылью и грязью. Лицо обдал ветер, холодный как падающая вода, и земля, ощетинившаяся камнями, понеслась навстречу. Пальцы, скользкие от крови, пота, воды и грязи, разжались. Кацуширо зажмурился, заорал и нырнул в мир холодный, чёрный и исчезающий.
Реальность вернулась в виде боли, темноты и далёкого шума. Сглотнув солёную жидкость, Кацуширо открыл глаза и тут же снова их закрыл: узкий пучок света был невыносим для зрачков. Правое бедро сдавили камни, что-то тяжёлое и холодное прижимало ноги к земле. На левой руке он лежал, правая оставалась свободной.
Кацуширо коснулся лица и вскрикнул. Нос сломан. Горло снова наполнилось кровью. Он повернул голову набок и отплевался. Под ним, вокруг и даже над головой были камни. Где он? Что, чёрт возьми, случилось? В голове стучало, мысли расползались как клочки тумана.
Кто-то совсем близко перекладывал камни, быстро, но осторожно. Наконец в голове щёлкнуло, и Кацуширо всё вспомнил. Кюдзо. Водопад. Они сорвались. Их руки разжались, он упал на камни и мир почернел. «Кюдзо», - позвал мальчик, закашлялся, но просунул руку в узкую щель между камнями. Холодный воздух.
Возня с камнями стихла. Мозолистая ладонь коротко сжала окровавленные пальцы.
Кацуширо терпеливо ждал освобождения из каменной тюрьмы. Сверху посыпались мелкий щебень и песок, он зажал нос ладонью, испугавшись перспективы чихнуть. Стало видно небо, и Кацуширо понял, что дождь кончился. Облака истончились, солнечный свет сочился через серебряную завесу.
Кюдзо шагнул в разобранный каземат.
«Ты жив?»
«Не знаю», - ответил ещё не пришедший в себя мальчик.
Кацуширо сел и застонал. Казалось, весь его вес сосредоточился в носу, и тянул голову вниз. Пытаясь не обращать внимания на это и на кровь, текущую по подбородку, он экспериментально подвигал руками. Неплохо. Левая нога, ушибленная, тоже двигалась нормально, а вот правая не слушалась вообще.
Кюдзо не нуждался в пояснениях. Он встал на колени и ощупал ногу от лодыжки до колена.
«Везде так?»
«Д-да, я не могу её сдвинуть», - ответил испуганный Кацуширо, тоже ощупывая злосчастную конечность.
«Ложись набок».
Альбинос подождал, пока Кацуширо уляжется, встал, сжимая лодыжку, и дёрнул. С громким хрустом сустав встал на своё место. Мальчик ахнул, впился ногтями в землю и зажмурился. Когда красная пелена рассеялась, он понял, что его основательно трясёт, но нога уже не ощущается как посторонний предмет.
«Согни лодыжку».
Кацуширо послушно пошевелил ступнёй. Кюдзо ощупал его колено, а потом дёрнул за ногу ещё раз, да так, что колено едва не коснулось лба.
«Ты гибкий», - заметил самурай.
«Наверно», - вздохнул Кацуширо, осторожно наступая на больную ногу.
«Иначе как бы я остался цел, кувыркаясь по этим камням», - добавил он горько.
На самом деле, он был весь в ссадинах и царапинах, а вот Кюдзо удалось приземлиться без заметных повреждений. Кацуширо сердито отмахнулся от лезущих в лицо волос, сожалея о потерянной заколке.
«Молодец, что не погиб», - сказал Кюдзо тихо.
Они оба поглядели вверх. Вершины водопада не было видно.
«Как же мы выжили?» - спросил Кацуширо, вытирая свежую кровь.
«Мы самураи».
Кацуширо не ответил, просто улыбнулся. Он стал самураем.
«Это то, что ты имел в виду, когда говорил…»
Он закашлялся, зажимая рукой рот. Липкая кровь потекла сквозь пальцы.
Кюдзо взял его за плечи и подтолкнул в направлении реки.
«Иди, умойся».
«Да, учитель».
«Просто «Кюдзо».
Кацуширо поднял голову.
«А?»
«По имени зови…»
«Да, Кюдзо», - повторил мальчик, кивнул и похромал к реке.

Вода оказалась подходящей: холодной как талый лёд. Удалось успокоить жжение и смыть засохшую кровь. Кацуширо встал на четвереньки и опустил лицо в реку. Несколько раз он выныривал, чтобы вздохнуть, но потом опять погружался в ледяную воду. Он полоскал рот, пока не исчез вкус крови, а потом пил до ломоты в зубах. Чувствуя себя непереносимо грязным, мальчик отошёл к большим валунам и начал раздеваться. В конце концов, если Кюдзо тоже пойдёт к реке, то они же оба мужчины. Так или иначе, у него не было сил и дальше оставаться в замызганной одежде. Бросив куртку и штаны на валуны, Кацуширо решил не снимать рубашку и полез в реку.
Вода была так холодна, что у него немедленно перехватило дыхание. Но, зато, он сразу почувствовал себя свежим и чистым, отмывшимся, наконец, от пота и крови. Кацуширо нырнул, чтобы вода снова коснулась щёк и губ. Его зелёные волосы растеклись по плечам, а глаза заблестели, отражая блики воды. Рубашка сползла с плеч, зацепившись за локти.
Вылезать не хотелось, но от холода онемели пальцы и посинели губы. Кацуширо решил заняться одеждой. Он утопил её в реке и попытался оттереть крупным песком. Куртку и рубашку удалось привести в порядок, они уже сохли на камнях, а вот штаны попортились основательно. Пятна крови и мазута покрывали их от пояса до колен. Ладно, может быть, потом он найдёт себе другие у крестьян Канны. Мальчик уже собирался уходить, когда на его плечи лёг плащ из алой шерсти. Покраснев, Кацуширо застегнул пуговицы и обернулся.
«Ты совсем синий. Можешь заболеть».
Кюдзо помог собрать мокрую одежду. Нога его была туго перевязана, но кровь всё равно уже проступила на бинте. Кацуширо с досадой глянул на свои ноги. Он очень хотел выглядеть также изящно, как и хозяин плаща. Но полы, касающиеся земли, вряд ли соответствовали благородному образу.
«Спасибо. Твоя рана… очень болит?»
«Не сильно».
Несмотря на равнодушный тон Кюдзо, Кацуширо видел, что не всё ладно. Альбинос был бледнее, чем обычно, и двигался неуверенно.
«Тебе нужно поесть и отдохнуть», - настаивал Кацуширо, спотыкаясь о подол плаща.
«И согреться».
«Много суетишься».
«Ровно столько, сколько нужно».
Несколько минут они стояли, гипнотизируя друг друга злыми взглядами, пока, наконец, Кюдзо не отвернулся с независимым видом. Но Кацуширо не отставал.
«Ты спас меня, и именно поэтому сейчас мы живы оба».
Альбинос задумался на мгновение, сражаясь сам с собой, потом отвернулся и пробурчал:
«Я пытался. Я сумел схватить тебя, но поскользнулся, и ты упал в реку. Ты мог погибнуть из-за того, что я был небрежен».
«А почему ты ушёл так далеко от деревни?» - Кацуширо сделалось очень тепло: о нём беспокоились.
«Ты пропал. И никто не мог тебя найти», - Кюдзо, казалось, был смущён.
«Ты пошёл искать меня?»
«Я сказал, что буду тебя учить. А как бы я сдержал обещание, если бы ты помер?» - Кюдзо уже вернул себе маску равнодушия.
Он повернулся к Кацуширо спиной, прерывая всё более и более неприятную ему беседу. Мальчик – игрушка. Нельзя рисковать жизнью из-за игрушки. Это не правильно! Кюдзо не хотел иметь дело с новыми эмоциями, всплывающими из-под старых шрамов. Он просто не знал как.
Кацуширо смотрел ему вслед, крепко сжимая ворот плаща. А потом рухнул на колени в мягкую траву. Кто-то позаботился о нём! Впервые в жизни из-за него рисковали, и приняли его как равного. Он прижал руки к лицу, вдыхая запах плаща его друга. Он не знал, зачем. Совершенно бездумно и инстинктивно.
Плащ пах странной смесью пряностей и леса. Привычный к благовониям нос торговца ясно различал запах специй, которые въелись в ткань за время службы в Когакё. А обоняние самурая уловило аромат сосны и дождя. Дикий коктейль запахов.
Тихонько рассмеявшись, Кацуширо закутался в плащ поплотнее и пошёл вслед за Кюдзо. Дневной свет начал меркнуть, похолодало. Но Кацуширо этого не замечал. Его душа разрывалась от счастья и необъяснимой тоски.
Он тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение. Что бы это ни было, надо ждать. Надо отдохнуть, поесть и хоть как-то подлечиться. И не только ему, а и его другу. Другу, может быть, даже нужнее.
Мальчик очень надеялся, что Кюдзо удастся развести костёр.

@темы: 7 самураев

---

Англичанин злоязычный придумал хокку, даже не зная, что это такое: «хокку»: «Кто суждений своих не меняет, тот подобен воде стоячей, и плодит гадюк рассудка»

@темы: Сказочное, личное

---

Такие ещё в сети встречаются...

Сказать правду, из этой гоп-компании мне больше всего нравится Шитиродзи.


И странное, но тем не менее:

@темы: 7 самураев

---

Перевод. Предупреждаю, у автора ООС.

Переводчик смысл переводит, а не слова.

«Как же мне обрыдли эти помои», - простонал Кацуширо, пытаясь отчистить липкую деревенскую грязь хотя бы с рук. Плащ и колени уже пропитались жидкой глиной безвозвратно. Но, что хуже, несколько раз поскользнувшись, он ободрал кожу с ладоней и локтей.
Это было его заданием – бегать с поручениями от одной заставы к другой. Все, остальные, даже Кикучио, удостоились чести сражаться во главе своих маленьких армий. Все, кроме него. Он должен был метаться, уворачиваясь от пуль и мечей, чтобы, в конце концов, сказать Канбею, на какой заставе враги использовали бомбы. Как будто по взрывам не понятно.
Вражеский солдат вертелся на месте, не справляясь с напуганной черепахой… Кацуширо, раздираемый обязанностью и желанием убить врага, едва не пропустил его удар. Падая на бок, чтобы избежать блестящего кончика меча, он успел схватиться за рукоятку собственного. Покрытые грязью пальцы скользили, но меч удалось удержать. Он даже сообразил кольнуть животное сзади. От неожиданности и боли черепаха сбросила наездника и, скуля, понеслась прочь. Упавший шиноби остался барахтаться в грязи, тщетно пытаясь отыскать оружие. У него не было шансов. Полудетский меч одним ударом прошил броню в районе шеи.
Качуширо сплюнул в жидкую грязь, превозмогая противный вкус во рту. Убийство есть убийство, и он предпочёл бы менее беспомощного врага.
Грохнул ещё один взрыв, и это привело очумевшего самурая в чувство. Нет времени себя жалеть, есть работа, героическая она или нет. Вытащив ботинки из грязи, Кацуширо побрёл в деревню к сидящему над картой Канбею.
Пробираясь мимо янтарного рисового поля он краем глаза увидел Кюдзо. Алая тень летала, то, появляясь на плешах, то, исчезая в более высоких стеблях. Качуширо, оцепенело, наблюдал, как красная оса напала на нобусери, поразив его в голову.
Рука мальчика дрогнула на рукояти меча, а по спине пробежал холодок. Он же должен был спросить Кюдзо, как дела на заставе? Именно это ему поручил Канбей. Улыбнувшись, мальчик побежал через поле туда, где над грудой дымящегося металла стоял алый самурай.
«Кюдзо, это волшебство!» - ахнул он, убирая меч и спешно вытирая руки.
«Что ты здесь делаешь?»
«Я бегаю между постами и собираю информацию. Я хотел тебя спросить, как…» Алый самурай вдруг оказался рядом и с силой ударил рукоятью меча Кацуширо в лицо.
Слёзы брызнули из зелёных глаз, мальчик прижал ладонь к губам и зашатался. Рот немедленно наполнился кровью. С ужасом и непониманием смотрел он на человека, который утвердил его на ногах, придержав за воротник. Кюдзо не трепал его, как можно было бы предположить. Нет, Кюдзо тряхнул головой, глаза его блеснули. «Ты можешь добиться большего. Обнажи меч. Сражайся». Кацуширо медленно отнял пальцы от разбитых губ и утвердительно кивнул. Он вытащил меч и под бешеный стук сердца побежал к деревне. Он мог добиться большего! Кюдзо верил в него. Кацуширо улыбнулся, не обращая внимания на кровь, а потом и засмеялся. Пусть кто угодно бросит ему вызов. Хоть целая армия. Он победит.
Кюдзо, подставляя лицо ветру, чтоб убрались волосы, наблюдал, как убегает мальчишка. Губы альбиноса несколько раз дёрнулись, изображая кривую улыбку. Всего несколько слов одобрения. Чем больше он гонял мальчишку, тем преданнее тот становился. Как просто. Прекрасная игрушка. А Канбей ненавидит, больше всего на свете ненавидит терять тех, кого привык контролировать. Потом альбинос перевёл взгляд на рукоять меча, ещё хранившую яркие пятна тёплой крови. Ухмылка исчезла. Кюдзо быстро вытер меч рукавом. И снова посмотрел вслед давно исчезнувшему за деревьями Кацуширо.
«Что-то мальчик задерживается с рапортом. Не случилось ли с ним чего?» - бурчал Шитиродзи себе под нос, напрямую к другу не обращаясь. Канбей не отвечал, продолжая делать пометки на карте. «Может пойти его поискать?» В голосе лётчика явственно проскальзывало беспокойство, он напряжённо вглядывался в затянутые туманом кусты. «Кацуширо должен понять, Шитиродзи, что жизнь не подаётся на блюдечке». Генерал в раздражении пропорол карту кистью.
Почти час спустя маленькая фигурка всё же появилась. Когда Кацуширо подошёл достаточно близко, Канбей заметил, что капюшон его куртки иссечён мечом. Мальчик просто сбросил его на плечи, открыв голову дождю. Зелёные волосы болтались свободно, серебряный зажим съехал набок. Куртка испачкана грязью и машинным маслом, а зрачки неестественно широки.
«Сенсей», крикнул мальчик, задыхаясь от быстрого бега, или от желания сражаться, или от всего сразу. Кровь подсыхала на его губах, но когда он нагнулся, пытаясь отдышаться, закапала на землю.
«Ты опоздал с рапортом», - холодно встретил его старший самурай.
«Небольшие неприятности в дороге».
Положив руку на рукоять меча, Канбей неожиданно для самого себя рявкнул: «столкнулся с неприятностью или искал её?» И, не давая мальчишке шанса ответить, продолжил: «где Кюдзо?»
«Кюдзо на посту, сенсей, - спокойно ответил Кацуширо, - как и все остальные. Скоро будет нападение, я полагаю, вы подготовились к нему». Серые глаза расширились, потом сузились, Канбей, нахмурившись, уставился на наглого щенка. «Ты уже не тот Кацуширо, что я знал, - сказал он тихо, - тот мне даже нравился».
Шитиродзи почувствовал неладное и встал между ними, одной рукой придерживая друга за плечо, а другой сильно сжимая запястье Кацуширо. «Мы действительно должны подготовиться».
«Не доверяй ему, Кацуширо, - посоветовал Канбей, - ему плевать на твою судьбу, клянусь». Он повернулся, чтобы уйти. Кацуширо сжал пальцы в кулак и попытался вырваться из металлического захвата Шитиродзи.
«Правда? Он – единственный, кто потрудился помочь мне. Если я кому-то должен не доверять, то это вам, сенсей».
С тяжёлым вздохом Канбей прикрыл веки: «скоро ты сам всё поймёшь». Чувствуя себя преданным, он оттолкнул Шитиродзи. На площадь вышли Кюдзо и Хейхачи. Пока что, оба выглядели невредимыми, но позади механика плелись, опираясь друг на друга, с полдюжины потрёпанных крестьян.
Все пять самураев молчали, изучая друг друга. Все пять чувствовали напряжённость в воздухе. Алому самураю потребовалось лишь раз взглянуть на Кацуширо, чтобы понять: у мальчика была стычка с Канбеем. Убедив себя, что это часть игры, он заслонил собой Кацуширо и обратился к сопернику: «три отряда замечены у южной стены».
Канбей понял смысл манёвра и посмотрел Кюдзо прямо в глаза. «Соберите всех, кто есть. Перегруппируемся перед решающим боем». Он отвернулся переговорить с Хейхачи, а Кюдзо прошептал на ухо Кацуширо: «иди, прополощи рот».
«Да, учитель», - прошептал тот в ответ и побежал к одной из пустых хижин. Учитель? Сенсей? Два очень ответственных звания для двух ожесточённых соперников. Мальчик вздохнул, останавливаясь у корытца с дождевой водой. Конечно, он обратил внимание на безмолвную схватку между сенсеем и новым учителем. И он понял, что Кюдзо использует его. Но, тем не менее, в глазах этого человека он видел и другое чувство.
«Я не только игрушка», - прошептал Кацуширо и набрал в рот воды. Потом сплюнул кровь. Он надеялся, что прав. Или он видел желаемое там, где его не было? «Я не только игрушка», - повторил мальчик снова своему растрёпанному отражению.
Впервые в жизни Кацуширо так испачкался. До этого он всегда был аккуратен, опрятен и чист. Зелёные волосы теперь скорее можно было назвать коричневыми. Даже, несмотря на то, что они были насквозь мокры от дождя.
Отражение заставило Кацуширо улыбнуться. Теперь он выглядел как самый настоящий потрёпанный в бою самурай. Кацуширо умылся, старательно пригладил волосы и только тогда заметил, что рядом с ним стоит рыжий механик.
«Так, по крайней мере, мы знаем, что бандиты вполне уязвимы», - с одной из своих фирменных улыбок заявил Хейхачи.
«Ты видел сенсея или Кюдзо?» - перебил его Кацуширо.
«Мысли только об одном? Бросай это дело, и как можно скорее. Очень нездоровое занятие». Механик заглянул мальчику в глаза и продолжил неожиданно серьёзно: «как друг советую, Кацуширо. Играть между торнадо и ураганом не безопасно. Боюсь, эти двое уничтожат тебя, глазом не моргнув».
«Красноречиво. Я запомню». Кацуширо огляделся: белый туман и дождь, способный затопить деревню.
«Раздерут в мелкие клочки. Я предупредил», - добавил рыжий. Он встал и ушёл в дождь, оставляя Кацуширо наедине с шумом воды.

@темы: 7 самураев

---

Ещё Годжун из OVA и маленький кусочек динамики

нервным не смотреть, все хороши!

saiyuki-gaiden.com/special.html

@темы: Saiyuki, Гайден, Годжун

---

Иллюстрация к "Талисману" SuNа !

@темы: Saiyuki, Гайден, Годжун

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пелевин. "Бубен верхнего мира"

читать, кому интересно

Войдя в тамбур, милиционер мельком глянул на Таню и Машу, перевел взгляд в угол и удивленно уставился на сидящую там женщину.

Женщина и вправду выглядела дико. По ее монголоидному лицу, похожему на загибающийся по краям трехдневный блин из столовой, нельзя было ничего сказать о ее возрасте – тем более что глаза женщины были скрыты кожаными ленточками и бисерными нитями. Несмотря на теплую погоду, на голове у нее была меховая шапка, по которой проходили три широких кожаных полосы – одна охватывала лоб и затылок, и с нее на лицо, плечи и грудь свисали тесемки с привязанными к ним медными человечками, бубенцами и бляшками, а две других скрещивались на макушке, где была укреплена грубо сделанная металлическая птица, задравшая вверх длинную перекрученную шею.

Одета женщина была в широкую самотканую рубаху с тонкими полосами оленьего меха, расшитую кожаной тесьмой, блестящими пластинками и большим количеством маленьких колокольчиков, издававших при каждом толчке вагона довольно приятный мелодичный звон. Кроме этого, к ее рубахе было прикреплено множество мелких предметов непонятного назначения – железные зазубренные стрелки, два ордена «Знак Почета», кусочки жести с выбитыми на них лицами без ртов, а с правого плеча на георгиевской ленте свисали два длинных ржавых гвоздя. В руках женщина держала продолговатый кожаный бубен, тоже украшенный множеством колокольчиков, а край другого бубна торчал из вместительной теннисной сумки, на которой она сидела.

– Документы, – подвел итог милиционер. Женщина никак не отреагировала на его слова. – Она со мной едет, – вмешалась Таня. – А документов у нее нет. И по-русски она не понимает.

Таня говорила устало, как человек, которому по нескольку раз в день приходится повторять одно и то же.

– Что значит документов нет?

– А зачем пожилая женщина должна возить с собой документы? У нее все бумаги в Москве, в министерстве культуры. Она здесь с фольклорным ансамблем.

– Почему вид такой? – спросил милиционер.

– Национальный костюм, – ответила Таня. – Она почетный оленевод. Ордена имеет. Вон, видите – справа от колокольчика.

– Тут вам не тундра. Это называется нарушение общественного порядка.

– Какого порядка? – повысила голос Таня. – Вы что охраняете? Лужи эти в тамбурах? Или их вон?

Она кивнула в сторону двери, из-за которой летели пьяные крики.

– В вагоне сидеть страшно, а вы, вместо того чтобы порядок навести, у старухи документы проверяете.

Милиционер с сомнением посмотрел на ту, кого Таня назвала старухой – она тихо сидела в углу тамбура, покачиваясь вместе с вагоном, и не обращала никакого внимания на скандал по ее поводу. Несмотря на странный вид, ее небольшая фигурка излучала такой покой и умиротворение, что, с минуту поглядев на нее, лейтенант смягчился, улыбнулся чему-то далекому, и машинальные фрикции его левого кулака вдоль висящей на поясе дубинки затихли.

– Зовут-то как? – спросил он.

– Тыймы, – ответила Таня.

– Ладно, – сказал милиционер, толкая вбок тяжелую дверь вагона. – Смотрите только…

Дверь за ним закрылась, и летевшие из вагона вопли стали чуть тише. Электричка затормозила, и перед девушками на несколько сырых секунд возникла бугристая асфальтовая платформа, за которой стояли приземистые здания со множеством труб разной высоты и диаметра, некоторые из них слабо дымили.

– Станция Крематово, – сказал из динамика бесстрастный женский голос, когда двери захлопнулись, – следующая станция – Сорок третий километр.

– Наша? – спросила Таня. Маша кивнула и посмотрела на Тыймы, которая все так же безучастно сидела в углу.

– Давно она у тебя? – спросила она.

– Третий год, – ответила Таня.

– Тяжело с ней?

– Да нет, – сказала Таня, – она тихая. Вот так же и сидит все время на кухне. Телевизор смотрит.

– А гулять не ходит?

– Не, – сказала Таня, – не ходит. На балконе спит иногда.

– А самой ей тяжело? В смысле, в городе жить?

– Сперва тяжело было, – сказала Таня, – а потом пообвыклась. Сначала все в бубен била по ночам, с невидимым кем-то дралась. У нас в центре духов много. Теперь они ей вроде как служат. На плечо эти два гвоздя повесила, вон видишь? Всех победила. Только во время салюта до сих пор в ванной прячется.

Платформа «Сорок третий километр» вполне соответствовала своему названию. Обычно возле железнодорожных станций бывают хоть какие-то поселения людей, а здесь не было ничего, кроме кирпичной избушки кассы, и увязать это место можно было только с расстоянием до Москвы. Сразу за ограждением начинался лес и тянулся насколько хватало глаз – даже неясно было, откуда на платформе взялось несколько потертых пассажиров.

Маша, сгибаясь под тяжестью сумки, пошла вперед. Следом, с такой же сумкой на плече, пошла Таня, а последней поплелась Тыймы, позвякивая своими колокольчиками и поднимая подол рубахи, когда надо было перешагнуть через лужу. На ногах у нее были синие китайские кеды, а на голенях – широкие кожаные чулки, расшитые бисером. Несколько раз обернувшись, Маша заметила, что к левому чулку Тыймы пришит круглый циферблат от будильника, а к правому – болтающееся на унитазной цепочке копыто, которое почти волочилось по земле.

– Слышь, Тань, – тихо спросила она, – а что это у нее за копыто?

– Для нижнего мира, – сказала Таня. – Там все грязью покрыто. Это чтоб не увязнуть.

Маша хотела было спросить про циферблат, но передумала. От платформы в лес вела хорошая асфальтовая дорога, вдоль которой росли два ровных ряда старых берез. Но через триста или четыреста метров всякий порядок в расположении деревьев пропал, потом незаметно сошел на нет асфальт, и под ногами зачавкала мокрая грязь.

Маша подумала, что жил когда-то на свете начальник, который велел проложить через лес асфальтовую дорогу, но потом выяснилось, что она никуда не ведет, и про нее забыли. Грустно было Маше глядеть на это, и собственная жизнь, начатая двадцать пять лет назад неведомой волей, вдруг показалась ей такой же точно дорогой – сначала прямой и ровной, обсаженной ровными рядами простых истин, а потом забытой неизвестным начальством и превратившейся в непонятно куда ведущую кривую тропу.

Впереди мелькнула привязанная к ветке березы белая тесемка.

– Вот здесь, – сказала Маша, – направо в лес. Еще метров пятьсот.

– Что-то близко очень, – с сомнением сказала Таня. – Непонятно, как сохранился.

– А тут никто не ходит, – ответила Маша. – Там же нет ничего. И колючкой пол-леса отгорожено.

Действительно, скоро впереди появился невысокий бетонный столб, в обе стороны от которого уходила провисшая колючая проволока. Потом стали видны еще несколько столбов – они были старые и со всех сторон густо обросли кустами, так что заметить проволоку можно было только подойдя к ней вплотную. Девушки молча пошли вдоль проволочной ограды, пока Маша не остановилась возле очередной белой тесемки, свисающей с куста.

– Здесь, – сказала она. Несколько рядов проволоки были задраны и перекручены между собой. Маша и Таня поднырнули под нее без труда, а Тыймы полезла почему-то задом, зацепилась рубашкой и долго звенела своими колокольчиками, ворочаясь в узком просвете.

За проволокой был такой же лес, как и до нее, и не было заметно никаких следов человеческой деятельности. Маша уверенно двинулась вперед и через несколько минут остановилась у оврага, на дне которого журчал небольшой ручей.

– Пришли, – сказала она, – вон в тех кустах. Таня поглядела вниз.

– Не вижу.

– Вон хвост торчит, – показала Маша, – а вон крыло. Пошли, там спуск есть.

Тыймы вниз не пошла – она села на Танину сумку, прислонилась спиной к дереву и замерла. Маша с Таней, цепляясь за ветки и скользя по мокрой земле, спустились в овраг.

– Слышь, Тань, – тихо сказала Маша, – а ей что, посмотреть не надо? Как она будет-то?

– Это ты не волнуйся, – сказала Таня, вглядываясь в кусты, – она лучше нас знает… Действительно. И как только сохранился.

За кустами было что-то темное, грязно-бурое и очень старое. На первый взгляд это напоминало могильный холмик на месте погребения не очень значительного кочевого князя, в последний момент успевшего принять какое-то странное христианство: из длинного и узкого земляного выступа косо торчала широкая крестообразная конструкция из искореженного металла, в которой с некоторым усилием можно было узнать полуразрушенный хвост самолета, при падении отвалившийся от фюзеляжа. Фюзеляж почти весь ушел в землю, а в нескольких метрах перед ним сквозь орешник и траву виднелись контуры отвалившихся крыльев, на одном из которых чернел расчищенный крест.

– Я по альбому смотрела, – нарушила молчание Маша, – вроде это штурмовик «Хейнкель». Там две модификации было – у одной тридцатимиллиметровая пушка под фюзеляжем, а у другой что-то еще. Не помню. Да и не важно.

– Кабину открывала? – спросила Таня.

– Нет, – сказала Маша. – Одной страшно было.

– Вдруг там нет никого?

– Да как же, – сказала Маша, – фонарь-то цел. Гляди. – Она шагнула вперед, отогнула несколько веток и ладонью отгребла слой многолетнего перегноя.

Таня наклонилась и приблизила лицо к стеклу. За ним виднелось что-то темное и, кажется, мокрое.

– А сколько их там было? – спросила она. – Если это «Хейнкель», то ведь и стрелок должен быть?

– Не знаю, – сказала Маша.

– Ладно, – сказала Таня, – Тыймы определит. Жаль, фонарь закрыт. Если бы хоть волос клок или косточку, куда легче было бы.

– А так она не может?

– Может, – сказала Таня, – только дольше. Темнеет уже. Пошли ветки собирать.

– А на качество не влияет?

– Что значит «качество»? – спросила Таня. – Какое тут вообще бывает качество?

Костер разгорелся и давал уже больше света, чем закрытое низкими облаками вечернее небо. Маша заметила, что у нее появилась нетерпеливо приплясывающая на траве длинная тень, и ей стало немного не по себе – тень явно чувствовала себя уверенней, чем она. Маша ощущала, что в своем городском платье она выглядит глупо, зато наряд Тыймы, на который весь день с недоумением пялились встречные, в прыгающем свете костра стал казаться самой удобной и естественной для человека одеждой.

– Ну что, – сказала Таня, – скоро начнем.

– А чего ждем-то? – шепотом спросила Маша.

– Не торопись, – так же тихо ответила Таня, – она сама знает, когда и что. Ничего ей говорить сейчас не надо.

Маша села на землю рядом с подругой. – Жуть берет, – сказала она и потерла ладонью то место на куртке, за которым было сердце. – А сколько ждать?

– Не знаю. Всегда по-разному бывает. Вот в прошлом году… – Маша вздрогнула. Над поляной пронесся сухой удар бубна, сменившийся звоном множества колокольчиков.

Тыймы стояла на ногах, нагнувшись вперед, и вглядывалась в кусты на краю оврага. Еще раз ударив в бубен, она два раза, перемещаясь против часовой стрелки, обежала поляну, с удивительной легкостью перепрыгнула стену кустов и исчезла в овраге. Снизу донесся ее жалобный и полный боли крик, и Маша решила, что Тыймы сломала себе ногу, но Таня успокаивающе прикрыла глаза.

Из оврага понеслись частые удары бубна и быстрое бормотание. Потом стало тихо, и Тыймы появилась из кустов. Теперь она двигалась медленно и церемониально, дойдя до центра поляны, она остановилась, подняла руки и стала ритмично постукивать в бубен. Маша на всякий случай закрыла глаза.

К ударам бубна вскоре добавился новый звук – Маша не заметила момента, когда он появился, и сначала не поняла, что это. Сначала ей показалось, что рядом играет неизвестный смычковый инструмент, а потом она поняла, что эту пронзительную и мрачную ноту выводит голос Тыймы.

Казалось, этот голос возникал в совершенно особом пространстве, которое он сам создавал и по которому перемещался, наталкиваясь на множество объектов неясной природы, каждый из которых заставлял Тыймы издать несколько резких гортанных звуков. Отчего-то Маша представила себе сеть, которая волочится по дну темного омута, собирая все, что попадается навстречу. Вдруг голос Тыймы за что-то зацепился – Маша почувствовала, что она пытается освободиться, но не может.

Маша открыла глаза. Тыймы стояла недалеко от костра и пыталась вытащить свою кисть из пустоты. Она изо всех сил дергала рукой, но пустота не поддавалась.

– Нилти доглонг, – угрожающе сказала Тыймы, – нилти джамай! – У Маши возникло ясное ощущение, что пустота перед Тыймы сказала что-то в ответ.

Тыймы засмеялась и встряхнула бубном. – Nein, Herr General, – сказала она, – das hat mit Ihnen gar nicht zu tun. Ich bin hier wegen ganz anderer Angelegen-heit.

Пустота что-то спросила, и Тыймы отрицательно покачала головой.

– Она что, по-немецки говорит? – спросила Маша.

– Когда камлает, говорит, – сказала Таня. – Она тогда по-любому может.

Тыймы еще раз попыталась выдернуть руку. – Heute ist schon zu spat, Herr General. Verzeirheng, ich hab es sehz eilig, – раздраженно бросила она.

На этот раз Маша почувствовала исшедшую из пустоты угрозу. – Wozu? – презрительно крикнула Тыймы, сорвала с плеча георгиевскую ленту с двумя ржавыми гвоздями и раскрутила ее над головой. – Нилти джамай! Бляй будулан!

Пустота отпустила ее руку с такой быстротой, что Тыймы повалилась в траву. Упав, она засмеялась, повернулась к Тане с Машей и отрицательно покачала головой.

– Что такое? – спросила Маша.

– Плохо дело, – сказала Таня. – В нижнем мире твоего клиента нет.

– А может, она не до конца досмотрела? – спросила Маша.

– А какой там, по-твоему, конец? Там никакого конца нет. И начала тоже.

– Что же делать теперь?

– Можно в верхнем посмотреть, – сказала Таня, – только шансов мало. Ни разу не получалось еще. Но попробовать, конечно, можно.

Она повернулась к Тыймы, которая по-прежнему сидела на траве, и ткнула пальцем вверх. Тыймы кивнула, подошла к лежащей у дерева теннисной сумке и вынула оттуда другой бубен. Потом она достала банку кока-колы и, тряхнув головой, сделала несколько глотков, чем-то напомнив Маше Мартину Навратилову на Уимблдонском корте.

Бубен верхнего мира звучал иначе: тише и как-то задумчивей. Голос Тыймы, взявший длинную заунывную ноту, тоже изменился и вместо страха вызвал у Маши умиротворение и легкую грусть. Повторялось то же самое, что и несколько минут назад, только теперь происходящее было не жутким, а возвышенным и неуместным – потому неуместным, что даже Маша поняла: совершенно незачем тревожить те области мира, к которым обращалась Тыймы, подняв лицо к темному небу в просветах между ветвями и легонько постукивая в свой бубен.

Маше вспомнила старый мультфильм про похождения маленького серого волка в каких-то очень тесных, густо и мрачно размалеванных подмосковных пространствах, в мультфильме все это иногда исчезало и непонятно откуда появлялся залитый полуденным солнцем простор, почти прозрачный, где по бледной акварельной дороге шел вдаль еле прорисованный перышком странник.

Маша потрясла головой, чтобы прийти в себя, и огляделась. Ей показалось, что составные части окружающего – все эти кусты и деревья, травы и темные облака, только что плотно смыкавшиеся друг с другом, – раздвинулись под ударами бубна, и в просветах между ними открылся на секунду странный, светлый и незнакомый мир.

Голос Тыймы на что-то наткнулся, попытался пройти дальше, не смог и застыл на одной напряженной ноте.

Таня дернула Машу за руку. – Ты смотри, есть, – сказала она, – нашли. Сейчас подсечет… – Тыймы воздела руки вверх, пронзительно крикнула и повалилась в траву.

До Маши донесся далекий гул самолета. Он приходил непонятно откуда и звучал долго, а когда затих, в овраге раздалась целая серия звуков: стук в стекло, лязганье ржавого железа и тихий, но отчетливый мужской кашель.

Таня встала, сделала несколько шагов в сторону оврага, и тут Маша заметила стоящую на краю поляны темную фигуру.

– Шпрехен зи дойч? – хрипло проговорила Таня. – Фигура молча двинулась к огню. – Шпрехен зи дойч? – пятясь, повторила Таня, – глухой, что ли?

Красноватый свет костра упал на крепкого мужика лет сорока в кожаной куртке и летном шлеме. Подойдя, он сел напротив хихикнувшей Тыймы, скрестил ноги и поднял глаза на Таню.

– Шпрехен зи дойч?

– Да брось ты, – спокойно сказал мужик, – заладила. – Таня разочарованно присвистнула.

– Кто будете? – спросила она.

– Я-то? Майор Звягинцев. Николай Иванович. А вы вот кто? – Маша с Таней переглянулись.

– Непонятно, – сказала Таня, – какой еще майор Звягинцев, если самолет немецкий?

– Самолет трофейный, – сказал майор. – Я его на другой аэродром перегонял, а тут…

Лицо майора Звягинцева перекосилось – было видно, что он вспомнил что-то до крайности неприятное.

– Так вы что, – спросила Таня, – советский?

– Да как сказать, – ответил майор Звягинцев, – был советский, а сейчас не знаю даже. У нас там все иначе.

Он поднял взгляд на Машу, та отчего-то смутилась и отвела глаза.

– А вот вы здесь к чему, девушки? – спросил он. – Ведь пути живых и мертвых различны. Или не так?

– Ой, – сказала Таня, – извините пожалуйста. Мы советских не тревожим. Это из-за самолета так вышло. Мы думали, там немец.
– А немец вам зачем?

Маша подняла глаза и поглядела на майора. У него было широкое спокойное лицо, слегка курносый нос и многодневная щетина на щеках. Такие лица нравились Маше – правда, майора немного портила пулевая дырка на левой скуле, но Маша уже давно решила, что совершенства в мире нет, и не искала его в людях, а тем более в их внешности.

– Да понимаете, – сказала Таня, – сейчас ведь время такое, каждый прирабатывает как может. Ну и мы вот с ней… – Она кивнула на безучастную Тыймы. – Короче, работа у нас такая. Сейчас ведь все отсюда валят. За фирму замуж выйти – это четыре косаря зеленых. А мы в среднем за пятьсот делаем.

– Что же, с усопшими? – недоверчиво спросил майор.

– Да подумаешь. Гражданство-то остается. Мы с таким условием оживляем, чтоб женился. Обычно немцы бывают. Немецкий труп у нас примерно как живой негр из Зимбабве идет или русскоязычный еврей без визы. Лучше всего, конечно, – испанец из «Голубой дивизии», но это дорогой покойник. Редкий. Ну и итальянцы еще есть, финны. А румын с венграми даже и не трогаем.

– Вот оно что, – сказал майор. – А долго они потом живут?

– Да года три, – сказала Таня.

– Мало, – сказал майор. – Не жалко их?

На минуту Таня задумалась, ее красивое лицо стало совсем серьезным, и между бровями наметилась глубокая складка. Наступила тишина, которую нарушало только потрескивание сучьев в костре да тихий шелест листвы.

– Строгий вопрос, – сказала она наконец. – Вы как, всерьез спрашиваете?

– На всю катушку. – Таня подумала еще чуть-чуть. – Я так слышала, – заговорила она, – есть закон земли и есть закон неба. Проявишь на земле небесную силу, и все твари придут в движение, а невидимые – проявятся. Внутренней основы у них нет, и по природе они всего лишь временное сгущение тьмы. Поэтому и недолго остаются в круговороте превращений. А в глубинной сути своей пустотны, оттого не жалею.

– Так и есть, – сказал майор. – Крепко понимаешь. Морщинка между таниных бровей разгладилась. – А вообще, если честно – работы столько, что и думать некогда. За месяц обычно штук десять делаем, зимой меньше. На Тыймы в Москве очередь на два года вперед.

– А эти, которых вы оживляете, они что, всегда соглашаются?

– Почти, – сказала Таня. – Там же тоска страшная. Темно, тесно, благодати нет. Скрежет. Правда, как у вас, не знаю, из верхнего мира у нас еще клиента не было. Но, конечно, и внизу все мертвецы разные. Год назад под Харьковом такое было – жуть. Танкист один из «Мертвой головы» попался. Одели мы его, значит, помыли, побрили, объяснили все. Вроде согласился. Невеста у него хорошая была, Марина с журфака. Сейчас за японского морячка вроде пристроили… Господи, видели б вы, как они всплывают… Как вспомню… Про что это я говорила?

– Про танкиста, – сказал майор.

– А, ну да. Короче, мы ему денег дали немного, чтоб человеком себя почувствовал. Он, понятно, пить начал, сначала они все пьют. И тут в какой-то палатке ему водку не продали. Рубли попросили. А у него только купоны были и марки оккупационные. Так он им сначала из парабеллума витрину разнес, а ночью на «тигре» приехал и все ларьки перед вокзалом утрамбовал. С тех пор танк этот часто по ночам видят. Так и ездит по Харькову, коммерческие палатки давит. А днем исчезает. Куда – непонятно.

– Бывает такое, – сказал майор, – в мире много странного.

– С тех пор мы только по вермахту работать стали. А с СС никаких дел. Они все двинутые какие-то. То сельсовет захватят, то петь начнут. А жениться не хотят, устав запрещает.

Над поляной пронесся сильный порыв холодного ветра. Маша оторвала завороженный взгляд от майора Звягинцева и увидела, как из трех ответвлений стоявшего на краю поляны дерева вышли три прозрачных человека неопределенного вида. Тыймы испуганно вскрикнула и мгновенно забилась Тане за спину.

– Ну вот, – пробормотала Таня, – начинается. Да не бойся ты, дуреха старая, не тронут.

Она встала и пошла навстречу прозрачным людям, издалека делая им успокаивающие жесты, совсем как нарушивший правила водитель остановившему его инспектору. Тыймы сжалась в комок, вдавила голову в колени и мелко затряслась. Маша на всякий случай подвинулась ближе к костру и вдруг всем телом почувствовала обращенный на нее взгляд майора Звягинцева. Она подняла глаза. Майор печально улыбнулся.

– Красивая вы, Маша, – тихо сказал он. – Я ведь, когда Тыймы ваша звать меня стала, в саду работал. Звала она, звала, надоела страшно. Хотел уж вас всех шугануть, выглянул, значит, и тут вас увидел, Маша. И так вы меня поразили, слов не найду. В школе у меня подруга была похожая, Варей звали. Такая же, как вы, была, и тоже нос в веснушках. Только волосы длинные носила. Любил я ее. Если б не вы, Маша, я бы сюда пришел разве?

– А у вас там что, сад есть? – чуть покраснев, спросила Маша.

– Есть.

– А как это место называется, где вы живете?

– У нас никаких названий нет, – сказал майор. – Поэтому и живем в покое и радости.

– А как там у вас вообще?

– Нормально, – сказал майор и опять улыбнулся.

– Что, – спросила Маша, – и вещи есть, как у людей?

– Как вам сказать, Маша. С одной стороны как бы есть, а с другой – как бы нет. В общем, все такое приблизительное, расплывчатое. Но это только если вдуматься.

– А где вы живете?

– У меня там как бы домик с участком. Тихо так, хорошо.

– А машина есть? – спросила Маша и сразу же смутилась, таким глупым показался ей собственный вопрос.

– Если захочется, бывает. Отчего не быть.

– А какая?

– Когда как, – сказал майор. – И печь бывает микроволновая, и это… машина стиральная. Стирать только нечего. И телевизор цветной бывает. Правда, канал всего один, но все ваши в нем есть.

– Телевизор тоже когда какой?

– Да, – сказал майор. – Когда «Панасоник» бывает, когда «Шиваки». А как припомнишь – глядь, и нет ничего. Только пар зыбкий клубится… Да я же говорю, все как у вас. Единственно, названий нет. Безымянно все. И чем выше, тем безымянней.

Маша не нашлась, что еще спросить, и замолчала, обдумывая последние слова майора. Таня тем временем что-то горячо доказывала трем прозрачным людям:

– А я вам еще раз говорю, что она от грома шаманит, – долетал ее голос, – все по закону. Ее в детстве молнией ударило, а потом ей дух грома кусочек жести подарил, чтоб она себе козырек сделала… А чего это я вам предъявлять буду? Почему она с собой носить должна? Никогда таких проблем не возникало… Постыдились бы к старой женщине придираться. Лучше бы в Москве с народными целителями порядок навели. Такая чернуха прет – жить страшно, а вы к старухе… И пожалуюсь…

Маша почувствовала, как майор прикоснулся к ее локтю. – Маша, – сказал он, – я пойду сейчас. Хочу тебе одну вещь подарить на память.

Маша заметила, что майор перешел на «ты», и ей это понравилось.

– Что это? – спросила она.

– Дудочка, – сказал майор. – Из камыша. Ты, как от этой жизни устанешь, так приходи к моему самолету. Поиграешь, я к тебе и выйду.

– А в гости к вам можно будет? – спросила Маша.

– Можно, – сказал майор. – Клубники поешь. Знаешь, какая у меня там клубника.

Он поднялся на ноги. – Так придешь? – спросил он. – Я ждать буду. – Маша еле заметно кивнула. – А как же вы… Вы ведь живой теперь? Майор пожал плечами, вынул из кармана кожаной куртки ржавый ТТ и приставил к уху.

Грохнул выстрел. Таня обернулась и в страхе уставилась на майора, который пошатнулся, но удержался на ногах. Тыймы подняла голову и захихикала. Опять подул холодный ветер, и Маша увидела, что никаких прозрачных людей на краю поляны больше нет.

– Буду ждать, – повторил майор Звягинцев и, покачиваясь, пошел к оврагу, над которым разлилось еле видное радужное сияние. Через несколько шагов его фигура растворилась в темноте, как кусок рафинада в стакане горячего чая.

Маша глядела в окно тамбура на проносящиеся мимо огороды и домики и тихо плакала.

– Ну чего ты, Маш, чего? – говорила Таня, заглядывая подруге в заплаканное лицо. – Плюнь, бывает такое. Хочешь, поедем с девками под Архангельск. Там в болоте Б-29 лежит американский, «Летающая крепость». Одиннадцать человек, всем хватит. Поедешь?

– А когда вы ехать хотите? – спросила Маша.

– После пятнадцатого. Ты, кстати, пятнадцатого приходи к нам на праздник чистого чума. Придешь? Тыймы мухоморов насушила. На бубне верхнего мира тебе постучим, раз уж понравилось так. Слышь, Тыймы, правда здорово будет, если Маша к нам в гости придет?

Тыймы подняла лицо и широко улыбнулась в ответ, показывая коричневые осколки зубов, в разные стороны торчащие из десен. Улыбка вышла жуткая, потому что глаза Тыймы были скрыты свисающими с шапки кожаными ленточками и казалось, что она улыбается одним только ртом, а ее невидимый взгляд остается холодным и внимательным.
– Не бойся, – сказала Таня, – она добрая. Но Маша уже смотрела в окно, сжимая в кармане подаренную майором Звягинцевым камышовую дудочку, и напряженно о чем-то думала.

@темы: Сказочное

---

Suna предложила, в точку.

@темы: Saiyuki

---

Мини

После успешного боя Внизу. Когда тепло, ночь, звезды, берег широкой реки и … не хочется возвращаться на Небеса.
- Ты хотел…
- Я хотел?
- Ты спорил..
- Я спорил?
- Ты проиграл.
- Я проиграл.
- Давай.
- Ы, ладушки, Кенрен. Годжун-сама!!!
Задрыхнувший на берегу и злостно разбуженный дракон был страшен.
- !!!! Тенпо-доно?
- Речка, же , вы искупаться не хотите?
- … Хотя, прекрасная мысль…
Моментальное разоблачение. Плюх.
- Всё.
- Что «всё»? Мы спорили на стриптиз, что ты его на стриптиз уговоришь… Аналитики… Старшие офицеры, спасу от вас… купаться пошли, книжник…

@темы: Гайден, Годжун

---

Рисует Suna

Иллюстрация к "32 марта"

@темы: Saiyuki, Гайден, Годжун