Переводчик смысл переводит, а не слова.Кацуширо тяжело вздохнул и медленно потянул меч из новеньких ножен вишнёвого дерева. Кюдзо, как только блеснул кончик лезвия, прыгнул вперёд. Мальчишка охнул, попытался остановить чужой удар и оттолкнуть летящего к нему самурая. Но цель исчезла, и Кацуширо с трудов смог удержаться на ногах. Чужое лезвие скользнуло по ткани куртки травинкой, беспризорный рукав медленно спланировал на землю. Качуширо обмер.
«Глаза открой».
Мальчик сглотнул.
Когда ты отнимаешь жизнь, то не смотришь в глаза врагу? Значит Хейхачи не единственный, кто это заметил.
«Смотри на меня».
Кацуширо развернулся, вскрикнул и попытался ударить Кюдзо в плечо. На этот раз, опытный боец, не сходя с места, блокировал неопытную руку двумя рукоятками мечей. Его глаза холодно блеснули, а губы презрительно скривились.
Мальчик изо всех сил дёргал лезвие, а потом попытался лягнуть противника по голени. А зря, нога была поймана между коленями в одном из разрезов алого плаща. Глаза Кюдзо сузились, теперь он перехватил правую руку Кацуширо ладонью и удерживал его в беззащитной и неустойчивой позе.
«Ты можешь добиться большего».
И Кацуширо полетел на землю.
«Большего?» Что он мог сделать против такого опытного воина. Я не готов к этому!
Он утвердился на ногах и, чтобы отдышаться, опёрся о ствол одного из гигантских дубов.
Кюдзо поднял полудетский меч мальчишки, подождал, пока Кацуширо сожмёт дрожащие пальцы на рукоятке, и напал снова. Всё, что мальчик смог разглядеть, это мельтешение серебряных полос, ерошащее его волосы нежным ветерком.
Кацуширо зажмурился, опустил меч, вцепился в грубую кору дерева и сжал зубы. Когда глаза открылись вновь, он увидел у себя под ногами кучку блестящих кнопок. Куртка распахнулась, открывая тонкую рубашку.
«Кацуширо», - рыкнул альбинос серьёзным и твёрдым голосом. Второй меч сдёрнул куртку на землю. Теперь Кюдзо стоял прямо перед ним с опущенными мечами. «Иди и убей меня».
Кацуширо взбесился. Он почувствовал, как закипает его кровь. Глаза сузились и засияли. Пальцы нашли меч и сжали рукоять до белых суставов. Мальчик бросился вперёд как зверёк, яростно нанося удары человеку в красном плаще. А тот просто улыбался, приводя нападающего к новым высотам ярости.
«Лучше, но недостаточно хорошо». Кюдзо даже не отбивал удары. Некоторые заставляли его уклоняться, а некоторые – отступать на шаг. От гнева мальчик стал чуть оригинальнее, в движениях появилась непредсказуемость. Это не было ещё боевым стилем, так, некоторым достижением по сравнения с прежним убожеством.
Удовлетворившись увиденным, альбинос продолжил нападать, проскальзывая между беспорядочными, медленными движениями противника и оставляя тонкие короткие разрезы на его штанах. Потом неуловимым жестом срезал одну из перчаток.
В ответ Кацуширо зарычал и поднял меч над головой. Ошибка. В секунду его руки оказались прижатыми к дереву рукояткой катаны. Грудь и живот остались беззащитными.
Всё ещё во власти ярости, он безумно рвался, пытаясь достать врага ногами. Потом Кюдзо надоела возня, и альбинос, срезав с пленника крахмальную рубашку, оставил его в холоде наступающей ночи. Но это не остудило Качуширо. Тогда Кюдзо просто хлопнул его по лицу.
Кацуширо ахнул, безумный туман оставил его глаза, он тяжело задышал, пытаясь прийти в себя. «Кюдзо, что…» Самурай молча убрал катану, освобождая запястья мальчика. Потом он изящно вложил меч в ножны и рыкнул: «Урок первый: «смирение».
Второе лезвие привычно скользнуло за спину: «Урок второй: «скромность».
И Кюдзо удалился в деревню, оставив Кацуширо на ворохе клочков одежды.
Мальчик смотрел на ночное звёздное небо, повторяя раз за разом «смирение», «скромность».
«Я понимаю, Кюдзо, - прошептал он, наконец, и добавил, - учитель».
Быть молодым, всегда торопиться… Чем бы ни занимался в жизни Кацуширо, он никогда не смотрел в ночное небо. Теперь, растянувшись на земле и не обращая внимания на подступающий холод, он наблюдал. Он наблюдал, как появляются из чёрного бархата звёзды, и разгорается луна.
Кацуширо лежал навзничь, пока не понял, что зубы противно стучат, что надо бы пойти в деревню и найти иголку с ниткой. И попробовать починить то, что разрушил меч Кюдзо.
Он со стоном поднялся на ноги, подобрал одежду и побрёл знакомой тропинкой. Когда свет от деревенских очагов стал ярче лунного света, Кацуширо сообразил, что ноги не просто замёрзли. На внешней поверхности бёдер горели царапины. Как будущий самурай, Кацуширо знал основы практик при мастерах и должен был бы найти поведение Кюдзо несколько экстравагантным. Но, имея уже общее представление об этом человеке, только порадовался, что тот не сделал большего.
Он ощупал грудь и подивился, как это можно, снять рубашку, не оцарапав владельца? Штаны жалко, однако, они широкие. Если зашить, ничего не будет заметно, но, всё же… Подходя к деревне, Кацуширо стал ступать тише и держаться тёмных мест. Ему вовсе не хотелось выслушивать щекотливые вопросы по поводу своей внешности ни от самураев, ни от жителей села. Он скользнул через окно в пустую комнату, поругал себя за то, что не озаботился запасной одеждой и достал из походного мешочка нитку с иголкой.
Его ловкие пальцы быстро вдели нить. Начал он с пришивания рукава куртки. Через час, всё ещё сидя в одних штанах, Кацуширо оглядел плоды своего труда. Надо очень пристально разглядывать, чтобы что-то заметить. Довольный собой, он отложил куртку и взялся за рубашку. И замер, разглядев блестевшие на пороге чёрные ботинки.
«И долго ты тут стоишь?» - неприязненно спросил он, щуря уставшие глаза.
«Не долго», - тихий голос Кюдзо перекрыл отдалённый шум деревни, и, казалось, отодвинул остальные звуки. «Хорошо шьёшь. Навыки торговца?»
«Можно и сразу сообразить, что они должны остаться, - из голоса Кацуширо исчезла враждебность, но настороженность – осталась. Мать научила. Я подозреваю, что она больше хотела дочь, чем сына. А отцу было всё равно, он, кажется, и не подозревал, что у него есть ребёнок…»
«Где она теперь?» Короткие слова и низкий голос остались прежними. Но Кацуширо никогда не слышал, чтобы Кюдзо прежде интересовался такими вещами.
«Нигде. В яме, в земле». Слова горчили, и он едва не всадил иглу в палец.
«Не отвечай, если не хочешь».
«Я – самурай теперь, я больше не оттуда», - продолжал мальчик, несмотря на предложение Кюдзо. «Не наше прошлое делает нас, а то, что мы можем!» Он отчаянно пытался попасть ниткой в ушко. «Я докажу, что он не прав. Я докажу, что могу, особенно ему…»
«Канбею», - уточнил Кюдзо. «Ты хочешь, чтобы он учил тебя?»
«Он не станет. Он сказал, что я пятый самурай. Это означает, что он ничего не собирается мне советовать и ничему не собирается учить». Кацуширо всё ещё пытался совладать с ниткой. Но, чем дальше, тем сильнее дрожали пальцы.
Мозолистые руки завладели иглой и катушкой. Не отводя глаз от лица мальчика, альбинос вдел нитку и вернул всё Кацуширо. Вздохнув, мальчик вернулся к шитью. Но, тем не менее, искоса поглядывал на Кюдзо и мог бы поклясться, что видел, как губы Кюдзо изогнулись в ехидной улыбке. Эта ухмылка заставила его вздрогнуть от страха и от волнения. «Ты мой теперь», - сказал альбинос и повернулся к двери.
«Постой», - попросил Кацуширо, бросая рубашку, чтобы схватить полу алого плаща. Он не смел поднять глаз, сосредоточившись на собственной руке. Теперь, когда Кюдзо остановился, Кацуширо окончательно растерялся. После секундной агонии, растянувшейся на вечность, мальчик облизал сухие губы и прошептал:
«Зачем вы порезали мою рубашку?»
«Я хотел посмотреть, не слишком ли ты толстый».
Кацуширо задохнулся от негодования. В его тёмных глазах блеснуло пламя очага.
«Кюдзо считает, что я жирный, он это сказал?»
Хотелось зарычать, но не находилось слов:
«Можно было просто попросить, чтобы я снял рубашку?»
«Чушь?»
«Есть более лёгкие способы меня раздеть?»
«Ну и как, я жирный?»
Ни один из вопросов не казался правильным, поэтому Кацуширо, сжав кулаки, просто посмотрел вверх.
Кюдзо мрачно фыркнул и повернулся спиной к кипятящемуся мальчику. «Я был приятно удивлён». «Вы, что…» - икнул Кацуширо, наблюдая, как Кюдзо уходит в ночь. Что это означает?
Он провёл пальцами по тощему животу. Кожа слишком нежная. Интересно, какая на ощупь кожа Канбея или Кюдзо? От грубой одежды, дождя, солнца и песков пустыни сильно она изменилась?
Тряхнув головой, он снова взял рубашку и иголку. Кирара могла бы заинтересоваться причиной его отсутствия. Остальным, Кацуширо был уверен, на него плевать. Он был ошибкой Канбея и всеобщим бременем. Глаза Горобея сказали ему это на корабле бандитов. Хейхачи жалел его. Все жалели. Все, кроме Кюдзо.
Почему Кюдзо захотел ему помочь? Может быть, опытный самурай вспомнил себя юным. Может быть, увидел в нём потенциал воина. Так или иначе, он кое-чему уже научился и не собирался отступать. Причины поведения Кюдзо – не его дело.
Кацуширо сделал последний стежок, натянул рубашку и стал искать порезанную перчатку. Если он не при общем деле, ту пусть хотя бы Кюдзо его чему-нибудь научит.
«Кацуширо, нам не доставало тебя на обеде». Слова, может быть, по смыслу тёплые и сердечные, у Канбея вышли плоскими и бесчувственными. В них звучало любопытство, но не забота.
«Мне было нехорошо», - спокойно ответил мальчик, укрылся одеялом и повернулся к учителю спиной.
Явная ложь, и они оба это понимали. А Канбею хотелось знать правду. И ещё выяснить, почему Кюдзо криво и довольно ухмылялся ему за обедом. «Твой ход», - говорили глаза альбиноса. Канбей молча наблюдал, как укладываются спать его соратники. Вот рёбра Кацуширо стали двигаться медленно и ритмично, ясно указывая, что мальчик заснул.
Самурай осторожно подкрался ближе и тронул куртку, аккуратно уложенную рядом с подушкой мальчика.
Что ты скрываешь от меня, Кацуширо?
Здесь было нечто определённо новое: швы на груди и плечах. Генерал провел пальцами по мягкой ткани. И это не вышивка. Это были идеально ровные перекрещенные швы на месте идеально ровных порезов. И только один человек с подобным мастерством и достаточным безумием…
Канбей глухо зарычал, высматривая в темноте бордовый теперь плащ. Его плечи напряглись, когда он заметил в темноте расслабленные плечи спавшего среди остальных странного существа.
Он не спит и знает, что его изучают.
Он посягнул на его собственность.
«Кюдзо».