Ситиродзи млел. Его беленький кои оказался прекрасным пациентом: нетребовательным и сговорчивым. Ситиродзи принял бы от него все, что угодно, а уж благодарность его просто окрыляла.
Вечером он сел около футона Кюдзо и взял его за руку. Тот вопросительно посмотрел на него, но ничего не спросил, Кюдзо умел быть терпеливым.
«Он не рассердится, я ведь просто спрошу», – решил, наконец, Ситиродзи.
- Можно я поцелую твою руку?
Кюдзо лишился дара речи.
- Тебе будет неприятно?
- Не знаю, мне никогда не целовали руку, - ответил Кюдзо странно напряженным голосом. Он давил в себе смех, посчитав его в данной ситуации непристойным, но не выдержал и хихикнул. Ситиродзи подумал и тоже засмеялся.
- Я задал вопрос, на который не возможно прямо ответить, если только ты не заправская кокетка?
- Да!
Это, конечно, был ответ.
Сначала он осторожно целовал ладонь, потом легонько прикусил кожу на запястье, там, где выступала косточка. Эти пальцы могли сломать его руку? Может быть даже железную. Сейчас они, тонкие и покорные лежали в его ладони, и он мог делать с ними все, что хотел. Он и делал. Потом испугался. Вдруг кои неприятно, даже противно. Не отпуская драгоценной кисти, он покосился на Кюдзо. От вида дрожащих ресниц и приоткрытых губ у Ситиродзи снесло крышу.
Он зашептал прямо в ладонь: «кои, я люблю тебя, я давно хотел тебе сказать».
- Я догадывался.
Он хотел добавить: «больше ничего стоящего у меня в жизни нет». Это было слишком сентиментально, но это было правдой. Кюдзо не решился. Ситиродзи тоже молчал, но это было хорошее молчание: неуклюже сказанное или неверно понятое слово могло огорчить, ранить, убить, а молчание, вот такое, – нет.
Ситиродзи проснулся в полной темноте лежа частично на футоне, частично - на циновке. Ужаснулся. Он не помнил, как заснул. Машинально, наверное, добрел. Как же Кюдзо без него? И только теперь услышал рядом тяжелое дыхание нездорового, но крепко спящего человека. И … он все еще держал в ладони пальцы своего ненаглядного пациента.
Ситиродзи поставил на низенький столик поднос с завтраком и обернулся к Кюдзо. Что-то было не так… Все было не так! Застывшее лицо и крупные капли пота. Запавшие вишневые глаза смотрели зло и виновато одновременно.
- Кюдзо, что болит? Быстро говори…
Откинул простыню, осмотрел раны. Кюдзо здоровой рукой цапнул край простыни, попытался вернуть ее на место. Рука заметно дрожала. Ситиродзи прикинул варианты и спросил строго:
- Ты пытался подняться без моей помощи?
Молчит.
Ситиродзи накрыл его простыней, потом одеялом, напоил горячим чаем.
- Я очень хочу встать.
- Кои, я придумаю что-нибудь, но обещай мне не торопиться.
- Угу, - согласился, наконец, Кюдзо.
На закате Ситиродзи притащил к футону Кюдзо ворох одежды.
- Сейчас я помогу тебе одеться, и мы попробуем выйти на веранду. Одежду я частью перешивал, а частью - шил сам, постарайся воздержаться от критики.
Длинная теплая рубашка, хаками, носки, поверх всего - одеяло, очень аккуратно на раненое плечо. Ситиродзи осторожно поставил Кюдзо на ноги, крепко придерживая за талию.
- Нет, я не могу идти - признался Кюдзо, обнимая Ситиродзи за шею здоровой рукой.
Стоять бы вот так всю жизнь, но Ситиродзи, боясь рехнуться, подхватил Кюдзо на руки, вынес на веранду и усадил на скамью так, чтобы тот мог полулежать, спиной опираясь на Ситиродзи. Кюдзо устроился поудобнее и откинул голову назад. Пушистые волосы тут же полезли Ситиродзи в нос, он с удовольствием отфыркивался, потом нашел под волосами ухо Кюдзо и коснулся его губами. Если человек положил тебе голову на плечо, надо ли спрашивать разрешения на такую мелочь? Не отстранился. Не почувствовал? Ай, какой бесчувственный.
В начале весны вечера не бывают теплыми. После захода солнца Ситиродзи отнес Кюдзо в дом, усадил около жаровни и приготовил ужин. Хорошо было.
Вечерние посиделки стали ритуалом. Ситиродзи смастерил вместо скамейки надежный топчан, на который усаживал Кюдзо, замотанного в одеяло. Готовил ужин и выходил к нему поболтать и проводить солнце. Боль еще иногда возвращалась по ночам, грызя тело и душу, но теперь Кюдзо стал подолгу спать, да и Ситиродзи всегда был рядом. Оба получили то, чего раньше так не доставало в жизни. Ситиродзи – неизбалованный и отзывчивый объект поклонения и заботы. Кюдзо – любящего и безгранично преданного друга.
Ситиродзи очень боялся себя обмануть, неправильно понять, сказать или сделать что-нибудь лишнее. Но и молчать становилось все труднее. Когда они в очередной раз сидели на веранде, он сначала долго изучал равнодушное строгое лицо своего компаньона, пытаясь представить, как оно могло бы измениться… потом решился.
- Скажи, Кюдзо, ты влюблялся когда-нибудь?
Без раздумий:
– Нет.
- Это странно. У тебя огненная душа.
- Пока были живы родители, у меня было хорошее детство, а потом, подростком, когда влюбляются, - молниеносный ехидный взгляд, – сильно доставалось, ничего, кроме ненависти и отвращения, я оттуда не помню. Война – разведка, всегда один. В Когаке же – для меня просто не существовало людей.
Война? Он, и правда, мой ровесник. Шпион-одиночка – смертник! – запоздало ужаснулся Ситиродзи, вспомнив, как такие уходили и не возвращались или их находили в таком виде, что...
- А потом, когда ты пошел с нами? (Черт, я не про себя, конечно, а про Камбея.)
- Вы все были для меня соратниками.
Ситиродзи помолчал. Он, собственно, ни на что и не рассчитывал… Улыбнулся кривовато.
- Я, знаешь, никогда не был особенно страстным, а вот – влюбился. Но ты не волнуйся, я не буду тебе надоедать.
- Почему это?
Вот так вопрос!
Ситиродзи попытался пошутить.
- Боюсь, ты меня прибьешь.
Спокойно так, с усмешечкой.
- Не до смерти.
- Вот как? А я только смерти и боюсь. Тогда держись.
Что-то надо сказать? Или, лучше, не надо?
Ситиродзи осторожно дотронулся до острого подбородка Кюдзо, провел ладонью по щеке, убирая волосы. Коснулся губами губ. Кюдзо не возражал. Целоваться он не умел, хотя учиться не отказывался. Целовались, пока хватало дыхания. Потом они сидели и слушали рваные вздохи друг друга.
«Я не оставлю тебя, даже если будешь гнать. Я могу быть твоим охранником или, если хочешь, твоим шутом,» - промолчал Ситиродзи.
Кюдзо на ощупь развязал ленточку в хвосте Ситиродзи, пропеллер тот давно перестал заплетать. Ерошил жесткие пряди. Пробовал ласку на ощупь. Привыкал к тому, как может быть хорошо вдвоем.
Ситиродзи (на веранде).
Любит он меня?
За что меня, собственно, любить? Физиономия у меня в полном соответствии с душой, не изящная и не героическая, а фигура похожа на вставший на дыбы футон. И рука еще эта…
Сначала я с ужасом ждал момента, когда он перестанет нуждаться в моей заботе и уйдет. Он быстро выздоравливал. Смог встать сам. Сам смог дойти до веранды. Мучил мой семисен, с трудом попадая непослушными пальцами левой руки по нужным ладам. Врал – оказалось, есть у него слух! Тренировался с одной катаной, потом – с двумя.
И смотрел: остро, зло, требовательно. От этого коктейля я сходил с ума. И помирал от страха.
Одно точно – он не желал расставаться со мной.
Теперь я знаю – он не уйдет. Насколько позволяют окаменевшее сердце и искореженное тело, он, ладно, любит меня. Иногда даже бывает игрив и нежен. Я буду ждать сколько угодно. Отогревать его. Будить. Сейчас он тренируется у реки. Скоро придет. Что-то я разболтался, лучше пойду, приготовлю на обед что-нибудь повкуснее.
Кюдзо (в кустах).
Теперь у меня есть семья. Ситиродзи. Он немного смешной. Вон, сидит на веранде, нос повесил. А обед где? Хватит подглядывать, пойду, похвастаюсь уловом.